Многое изменилось в Хармонте с тех пор, как сталкер Рэдрик Шухарт вынес из Зоны «Золотой шар»… Нет Рыжего, умер Гуталин, уехал из города Дик Нунан. «Черные брызги», «пустышки» и «булавки» приносят скупщикам хабара уже новые сталкеры. Весь теневой бизнес подмяла под себя криминальная империя Карла Цмыга – сталкера по кличке Карлик, когда-то женившегося на красавице Дине Барбридж. Подросла дочь покойного Гуталина – Сажа, вернулся в город эмигрант Ян Квятковски, по кличке Джекпот, прибыла выдающая себя за журналистку дочь Дика Нунана Мелисса, накопил силы клан наркобарона Стилета Панини.
Но главное – изменилась сама Зона. Это уже не просто смертельно опасное место, куда отправлялись на поиски хабара отчаянные парни.
Однажды Зона, подобно сжатой пружине, выстрелила, разом изменив все в Хармонте и поставив героев перед необходимостью выживать.
Зона причудливо переплела судьбы Карлика, Джекпота, Сажи, Мартышки и многих других.
Предательство и смерть, любовь и ненависть, войны наркомафии и аномалии Зоны… И лишь тем, кто уцелел, удастся наконец понять – кто они друг другу? Свои. Или – чужие?
Отрывок из книги:
Ежи Пильман, 25 лет, аналитик хармонтского филиала Международного Института Внеземных Культур
Ежи вывел на компьютерный монитор карту, навёл фокус на обозначенный крестом объект, дал увеличение. Карта была хорошая, выполненная в лаборатории на основе спутниковой фотографии. Вон даже детскую коляску видно в воротах облупленного дома в Чумном квартале. Велосипед со свёрнутой на сторону рамой, покосившийся грибок на пустыре. И Первый Слепой квартал хорошо отображён, и Второй, хотя в Слепые кварталы ни один сталкер не сунется, а те, которые сунулись, там и остались. Они с Антоном, впрочем, не сталкеры, им в Слепой квартал ни к чему, им в другое совсем место надо.
Антон подошёл, уселся на стол и принялся болтать ногами. Ежи с неудовольствием посмотрел на него и вновь уткнулся в экран. Антона аккредитовали в Институте по программе обмена опытом. А какой тут, к чертям, обмен: у них в Сибири или где там всё по-другому. Нет, не всё, конечно, но многое. Медведи какие-то по Зоне бродят. Сталкеры совсем обнаглели, шастают чуть ли не в обнимку с полицией. Впрочем, там и полиция другая, и называется, словно народное ополчение во времена войны Севера и Юга. Нет, мозги у Антона, конечно, ладно скроены, и смелость с трусостью у него в нужной пропорции. Месяц назад, когда Кен гробанулся, сам вызвался идти и вытащил-таки Кена, вернее, то, что от того осталось. А потом выдул из горла полбутылки водки прямо в предзоннике и крыл журналистов странными русскими матерными словами.
– Слушай, Антон, – сказал Ежи, оторвавшись от монитора, – как думаешь, если гаражи сзади обойти, а? Прямой путь не всегда самый короткий. Канавка там такая петляет, вот вдоль неё «мальчиков» и пустить, а?
«Мальчиками» называли в исследовательской лаборатории Института неуклюжих, с дурацкими жёлтыми корпусами киберов. За два года, что Ежи провёл в лаборатории, киберов этих сожгли немерено, и толку с них было всего ничего, но приказом кого-то шибко умного из институтского руководства Чикагский экспериментальный упорно продолжал поставлять новых.
Антон спрыгнул со стола, подошёл и, презрительно скривив губы, вгляделся в карту.
– Давай, – сказал он небрежно. – Правильно, пускай «мальчики» идут. Я бы штук десять сразу погнал, для надёжности. А мы отсюда посмотрим: горят они знатно, долго горят, затейливо.
Ежи досадливо крякнул. Горели «мальчики» и вправду отменно, словно в Чикаго специально позаботились о хармонтских любителях фейерверков. Зона к киберам не благоволила и истребляла их с каким-то даже наслаждением. Отстреливала, давила, сжигала, иногда испепеляла и расщепляла на атомы. Людей, впрочем, она тоже не щадила, но людям хотя бы давала шансы. По словам статистиков, после расширения шансы эти уменьшились по сравнению с теми, что были раньше. Насколько уменьшились, правда, было неизвестно: на сталкеров статистика не распространялась. Однако блуждающих «Весёлых призраков», мигрирующих «комариных плешей», стрекающего «мочала» до расширения не было. А сейчас – пожалуйста, в полный рост. Кена это «мочало» и угробило, стрекануло с гаражной крыши, едва тот отошёл от «галоши» на десяток шагов.
– Так что же всё-таки делать, а? – тоскливо спросил Ежи. – Не вижу, как ещё можно туда подобраться.
– А нужно ли? – ответил Антон насмешливо. – Исследования российских учёных показали, что «рачий глаз» нефункционален. К тому же нам наверняка неизвестно, «глаз» это или не «глаз». В конце концов, почему бы тебе не передать материалы в Рексополис? Там большие умники сидят, пускай они и решают, а наше дело маленькое.
Ежи хмыкнул. Охота же Антону валять дурака. «Рачий глаз» артефакт не просто редкий – редчайший. За всю историю хармонтской Зоны официально ни один не зарегистрирован. А тот, что десять лет назад вынес из Зоны сталкер по прозвищу Рыжий Шухарт, канул невесть куда. Отошедший от дел Шухарт утверждает, что его потерял. По пьянке, мол, обронил где-то. И вообще на контакт идти отказывается, не до Зоны ему, дескать, с семьёй у него беда, с дочерью что-то там эдакое. Ежи пожал плечами. Легендарная, можно сказать, личность этот Шухарт: площадь в его честь в Хармонте названа и две улицы, а ему, видите ли, не до Зоны. Ладно, чёрт с ним, не в Шухарте дело. Кибер, накрывшийся вместе с Кеном, успел сделать серию снимков, на которых явственно красно-лиловый округлый предмет диаметром в два с половиной дюйма. Согласно документации, поступившей из других Зон, предмет этот не что иное, как легендарный «рачий глаз», функциональность которого установить пока не удалось. Да и как её установишь, если на весь мир добыты всего три экземпляра неполной сохранности. Все три именные и названы в честь добытчиков. «Глаз Ковалёва», «глаз Фишера» и ещё одного австралийского парня с замысловатой фамилией. «Глаз Пильмана младшего», каково, а? Валентин, будь он жив, наверняка гордился бы первым значимым успехом приёмного сына. Так или иначе, отдать материалы в Рексополис – всё равно, что самому себя обокрасть.
В отстоящий от Зоны на полсотни миль Рексополис филиал Института переехал через полгода после расширения. Можно сказать, эмигрировал, а фактически удрал куда подальше. Название «хармонтский» филиал, впрочем, сохранил, но в самом Хармонте осталась лишь исследовательская лаборатория, можно сказать, полевая, базирующаяся в бывших институтских корпусах. Десять сотрудников, секретарша, завлаб и две дюжины охранников, видимо, из расчёта два бездельника на одного не вполне.
– А если так, – бормотал Ежи, смещая фокус от креста на карте влево. – Если с запада обойти, чёрт с ними, в самом деле, с гаражами. Добраться на «галоше» до грузовиков, оттуда до объекта футов семьсот, если по прямой. Но по прямой мы не пойдём, пускай по прямой дураки ходят. А мы вот сюда, к развалинам трансформаторной будки, как полагаешь?
– У будки и гробанёшься, – оптимистично заявил Антон. – Ничего страшного, не ты первый, не ты последний.
Ежи укоризненно посмотрел на него.
– Не пойдёшь? – напрямик спросил он. – Значит, тогда я один. Возьму «мальчиков», штук пять, десять мне ни к чему. Пущу их вдоль гаражей, а сам к будке. Пока Зона «мальчиками» занимается, проскочу через пустырь к мусорным бакам, а оттуда уже рукой подать. Дальше там страшно, вот в чём дело. Ладно, пройду как-нибудь, бог не выдаст, свинья не съест. Заберу «глаз» – и тем же манером назад.
Антон вытянул из пачки сигарету, сунул в рот и принялся гонять из угла в угол. Курить он бросил и теперь мучился, пытаясь восполнить нехватку никотина хотя бы табачным запахом.
– Я вот что думаю, – сказал Антон, дожевав фильтр и ожесточённо швырнув сигарету в пластиковое ведро. – К будке мы не пойдём, а…
– «Мы»? – обрадованно перебил Ежи. – Ты участвуешь?
– Куда я денусь, – фыркнул Антон. – Надо же девкам чем-то мозги пудрить. В общем, никакой будки. А пойдём мы с тобой обычным маршрутом. Из «галоши» выберемся за полсотни метров до грузовиков. Прости, ваши футы мне вот где сидят, – Антон махнул ребром ладони поперёк горла. – Значит, выйдем в пятидесяти метрах и двинемся к пустырю с востока. Добираемся до кучи строительного мусора… Ты следишь?
– Конечно. Только зачем нам куча?
– Сейчас поймёшь. Где в вашем захолустье рыболовный магазин?
Ежи растерянно заморгал.
– Не знаю, – сказал он. – В охотничьем вроде бы есть рыболовный отдел. А зачем тебе?
– Не мне, а нам, – усмехнулся Антон. – Значит, в этом магазине мы с тобой покупаем спиннинг, вместо блесны цепляем на лесу кошку, это такая штуковина с тремя крюками. Забираемся на кучу и кошкой твой «рачий» артефакт выуживаем.
У Ежи загорелись глаза.
– Здорово, – сказал он. – Слушай, а как мы будем выуживать? Я никакой не рыбак.
– А кто рыбак, я, можно подумать? Пацаном головастиков в ручье ловил разве что. Ничего, потренируемся за городом с недельку. Наловчимся, потом пойдём. А пока давай-ка рванём-ка мы с тобой в «Боржч». А то у меня, как в России говорят, кишка кишке кукиш показывает.
В «Боржче», как обычно, было людно. Некогда заведение принадлежало знаменитому скупщику, от тех времён осталась в зале барная стойка в стиле ретро. Поговаривали, что первые сталкеры вываливали на эту стойку мешки с хабаром и прямо тут же заливали в глотки что покрепче. По стенам были развешаны фотографии этих сталкеров, преимущественно в траурных рамках. Сейчас их именами назывались хармонтские улицы, дети в школах изучали биографии – как же, отчаянные парни, герои, сложившие головы на алтарь науки. Уголовное прошлое большинства героев скромно замалчивалось.
Ежи заказал шураско, которым «Боржч» славился ещё со времён владельца-скупщика и которое новый хозяин, хармонтский финансовый воротила Карл Цмыг, оставил в меню как фирменное блюдо. Антон, традиционно попеняв официантке за искажённое название, потребовал боржч.
– Вы позволите?
Ежи поднял глаза на миниатюрную, футов пять, не больше, девицу, светловолосую, зеленоглазую и с ямочкой на подбородке.
– Да-да, конечно, присаживайтесь, почтём за честь, – включил жеребячий энтузиазм Антон, прежде чем Ежи успел раскрыть рот. – Всю жизнь мечтал познакомиться со столь обворожительной особой, как, кстати, вас зовут?
Антон вскочил и принялся шумно отодвигать стулья, сопровождая суетливые движения пригласительными жестами.
Девица фыркнула и озорно подмигнула Ежи, завороженно следящему за бурными манипуляциями галантного кавалера.
– Меня зовут Мелисса Нунан, – представилась она, отобрала у Антона стул и, закинув ногу на ногу, на нём водворилась. – Скажите своему приятелю, чтобы умерил пыл. Вы ведь сын покойного доктора Пильмана, я не ошибаюсь?
– Приёмный, – смущённо ответил Ежи. – А вы, простите, э-э…
– Журналистка. Прилетела в Хармонт буквально пару дней назад, ещё толком не осмотрелась. Я собиралась взять у местных деятелей несколько интервью и подумала, почему бы не начать с вас.
Антон обиженно засопел.
– Прекрасная идея, – сказал он саркастически. – Только мы не деятели, а так. А я вдобавок ещё и не местный.
– Это несущественно, – парировала Мелисса Нунан, извлекла из сумочки блокнот и небрежно бросила его на столик. – Вы ведь сотрудник Института внеземных культур, не так ли? – повернулась она к Ежи.
– Мм… Собственно… Мы, вообще-то, оба сотрудники. Но не самого института, а, так сказать, отдалённой лаборатории.
Мелисса вздохнула и поймала за рукав пробегающего мимо столика официанта.
– Кружку пива с луковыми кольцами, приятель, – велела она, – иначе эти мальчики так и будут держать меня тут в трезвости и оставят голодной. Послушайте, господин Пильман, вы всегда такой затюканный? Интервью – это совсем не страшно.
– Всегда! – гордо ответил за Ежи Антон. – Давай я всё тебе расскажу, – нахально перешёл он на «ты». – Значит, так, Мелли, мы с коллегой самые перспективные учёные в этой богом забытой дыре. Наиперспективнейшие. Про синдром Голикова – Пильмана слыхала? Разумеется, и слыхом не слыхивала, из какой, интересно знать, деревни ты приехала. Так и быть, я тебе сейчас растолкую. Синдром Голикова – Пильмана назван в честь нас двоих. Это когда у человека заноза в заднице насчёт как можно скорее и надёжнее свернуть себе шею в Зоне. Всякие там экстремалы отдыхают. Ты, например, где ночуешь? В отеле? Я так и знал. А мы с Ежи на кольце.
Мелисса пригубила пиво.
– Лёд и пламя, – насмешливо сказала она. – Вы всегда так охмуряете девушек? Один молчит, как деревянный истукан, пока другой болтает без умолку? Нет-нет, я не против, валяй дальше. Итак, на каком кольце вы с, э-э, коллегой ночуете? Кстати, надеюсь, порознь?
Антон расхохотался.
– Телефончик дашь? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Кольцо – это участок Зоны межу бывшей её границей и нынешней. Со всеми отсюда вытекающими.
– Да? И зачем же там ночевать?
– Синдром Голикова – Пильмана. Хороший шанс не проснуться, во-первых, и тепло, во-вторых. Снаружи декабрь, внутри вечный июль.
– Не слушайте его, – встрял Ежи. – Никто на кольце не ночует. Там, конечно, не так опасно, как в самой Зоне, но всё равно опасно. А насчёт июля он не соврал.
– Понятно, – Мелисса упрятала блокнот обратно в сумочку. – Боюсь, что ценной информации я от вас не добьюсь. Поэтому от вопросов, каковы ваши гипотезы насчёт посещения, пожалуй, воздержусь.
Ежи улыбнулся.
– И правильно, – сказал он. – В детстве я считал, что посещением мы обязаны инопланетным военным. Целую теорию вывел. Думал, они прилетели к нам, чтобы разобраться друг с другом в спокойной, так сказать, обстановке. Я даже Валентину эту теорию однажды изложил, так получилось. Он тогда хвалил. Но потом, знаете, я уверился, что он прав. Мы никогда наверняка не выясним, почему произошло посещение, во всяком случае, точно не выясним в нескольких ближайших поколениях. Если, конечно, они не вернутся. Но я лично надеюсь, что они не вернутся никогда и ни с какими целями.
– Славная девочка, – сказал Антон, когда Мелисса, цокая каблучками по полу, отправилась в дамскую комнату. – Я бы попробовал с ней закрутить. Ты как?
Ежи задумчиво поиграл вилкой над скатертью. Девушка ему понравилась, однако конкурировать с напористым, пробивным Антоном он не хотел.
– Пойду, – сказал Ежи, поднявшись. – Заскочу за спиннингом, встретимся в лаборатории.
В лаборатории Ежи засиделся допоздна. За час до полуночи спохватился, захлопнул папку, в которой хранил материалы для своей будущей научной работы, выключил компьютер и вышел под дождь. Зона была в сотне шагов, институтские охранники расхаживали вдоль её границы, красными точками вспыхивали в ночи огоньки сигарет. С минуту Ежи стоял, запрокинув голову и пробуя на вкус безвкусные капли дождя. Затем двинулся к машине. Завёл двигатель и неспешно поехал в научный городок, в коттедж, который Валентин оставил ему и в котором он жил со старой, прикованной к инвалидному креслу Дороти. Ясность ума Дороти, впрочем, сохранила, как и сварливость.
Валентин… Знаменитый, скромный, деликатный, терпеливый, остроумный и добрый. Всякий раз, когда Ежи думал о нём, тёплая волна поднималась у него в груди и ласково, бережно касалась сердца. Он вспомнил, как семь лет назад Валентин обзванивал инстанции, пытаясь вопреки закону об эмиграции отправить Ежи в Гарвард. Как, услыхав очередной казённый голос в трубке, говорил застенчиво: «Извините, это вас Пильман такой беспокоит». И как добился-таки своего, и Дороти ворчала: «Не зря я всё-таки вложила кое-что тебе в мозги».
Наутро Антон явился в лабораторию всклокоченный, с красными от бессонной ночи глазами, и сообщил, что видал он такие вечеринки в гробу и что, кажется, влюбился.
– Почему в гробу? – полюбопытствовал Ежи.
Антон ответил, что не дело, когда на вечеринку является какой-то пижон по кличке Смазливый Пит, про которого шепчутся, что он скупает хабар, а потому заискивают и лижут ботинки и хорошо ещё, если только ботинки. И не дело, что этот самый Смазливый, или как его там, спокойно приглашает танцевать девушку, с которой ты пришёл, и ведёт себя нагло, так что, будь дело в России, Антон давно начистил бы ему морду, а тут, видите ли, на вечеринках рукоприкладство не в чести.
– А влюбился в кого? – уточнил Ежи. – В журналистку? Что-то быстро ты.
Антон сказал, что самая верная любовь та, которая с первого взгляда, и прикорнул к стеллажу с оборудованием подремать. В полдень Ежи его растолкал, под руку вывел из корпуса и усадил в машину. Часом позже на загородном пустыре они, взобравшись на остов древнего ржавого экскаватора, приступили к тренировке со спиннингом. К вечеру Ежи отмотал себе руки, зато научился закидывать кошку на сто двадцать футов или, как говорил Антон, на сорок метров. Сам Антон запускал её на пятьдесят.
Ян Квятковски, 32 года, осуждённый к десяти годам содержания под стражей заключённый
Окружную тюрьму «Сан-Себастьян» контингент не без остроумия переименовал в «Сталкер хауз». Было в «Сталкер хауз» полсотни камер, обнесённый колючей проволокой двор, столовая, подсобка, скудная библиотека и спортзал. Больше в тюрьме не было ничего, если не считать охраны и пары сотен осуждённых из Хармонта и его окрестностей. Большей частью сроки здесь отбывали сталкеры. Приятное разнообразие в их ряды вносили хармонтские бандиты, хулиганы, мошенники и проворовавшиеся официалы средней руки. За убийство сидели всего четверо. За вынужденные убийства в порядке самообороны – один лишь Ян Квятковски по прозвищу Джекпот.
Из тюрьмы наружу вели всего два пути – в Хармонт и на кладбище, остальные блокировались запрещающим эмиграцию законом. Первые пару лет Ян старался попасть на кладбище. Жить стало незачем после того, как на суде выяснилось, что в Арлингдейле погибли мать с отцом и без вести пропал брат. Десятилетний срок и отсутствие всяческих перспектив по его отбытии желание покончить с жизнью усугубляли.
Несколько раз Яну угодить на кладбище почти удалось.
На второй месяц после прибытия в тюрьму он схлестнулся в душевой со Стилетом Панини, первым авторитетом в «Сталкер хауз» по части нанесения телесных увечий. Стилета из душевой унесли на руках. Неделю спустя в столовой он, зайдя со спины, набросил Яну на шею самодельную гаротту и непременно удавил бы, не подоспей вовремя конвой. Ещё через пару недель Стилет, выломав из прохудившейся стены в подсобке ржавую арматурину, бросился на Яна и успел полоснуть по груди, прежде чем оказался в нокауте.
– Жить хочешь? – спросил Ян, едва Стилет очнулся.
– А ты? – вопросом на вопрос ответил тот.
– Я – нет.
Стилет недоверчиво прищурился.
– Жить хотят все, – поделился он благоприобретённым опытом.
– Пусть будет так, – не стал спорить Ян. – Запомни: клянусь, что ещё раз – и я тебя грохну. На мне пятеро, парень, ты будешь шестым.
Больше Стилет враждебности не проявлял.
Месяц спустя в столовой заключённые затеяли потасовку. Зачинщики угодили в неотапливаемые одиночки, на местном жаргоне называемые «дырами». Яна среди зачинщиков не было, но в «дыру» его закрыли за компанию с остальными. К тому времени тюремное начальство уже уверилось в том, что без мрачного, злого и скорого на расправу поляка не обходится ни одна свара. В одиночке Ян подхватил двухстороннее воспаление лёгких и опять едва не отправился на кладбище. Выздоравливал он в лазарете, долго и мучительно, а едва выздоровел, чудом не получил пулю в спину. Грузовичок, доставивший в «Сталкер хауз» нехитрые продукты, выезжал через тюремные ворота, и Ян, оттолкнув охранника, с отчаяния бросился за ним вслед. Убежать Яну не дали, его скрутили и вновь водворили в «дыру», а стрелявший конвойный изумлённо разглядывал свой «глок», который впервые за долгие годы безупречной службы дал осечку.
Желание расстаться с жизнью у Яна прошло, лишь когда на третий год отсидки в «Сталкер хауз» приземлился взятый с поличным на передаче хабара Чероки. Получил Чероки три года и срок принял по-философски невозмутимо, как принимал и все прочие жизненные невзгоды. Голливудскую звезду Мяснику из него и вправду сделать не удалось, изуродованное «жгучим пухом» лицо Чероки походило на индейскую ритуальную маску больше, чем на человеческую физиономию.
– Держись, Джекпот, – сказал Чероки, едва они впервые обнялись в тюремном дворе. – Хочешь, я, как выйду, опять присяду? Будем тянуть вместе.
Ян растрогался так, что едва удержал готовую уже рвануться из глазниц влагу.
– Я буду держаться, – сказал он. – Не волнуйся, и спасибо тебе.
– За что? – удивился индеец.
– За дружбу.
– Мужчины за дружбу не благодарят, – медленно произнёс Чероки. – Так говорил мой отец и отец моего отца, а они были вождями и мудрыми людьми.
Вскоре истёк срок у Стилета Панини. За два дня до освобождения Стилет пришёл к Яну прощаться.
– Джекпот, – сказал он. – Я слыхал, ты здесь потому, что прикончил моих соотечественников. Я хотел отомстить за них и поэтому поднял на тебя руку. Я был неправ, среди итальянцев тоже встречаются всякие люди. Теперь слушай: у меня есть свой бизнес в Хармонте. Пока я был здесь, о нём пеклись мои друзья. Это опасный бизнес, рисковый, но очень прибыльный. Ты, возможно, догадываешься, о чём я толкую.
Ян кивнул. Догадаться было несложно. Дела, связанные с наркотиками, в Хармонте контролировали итальянцы.
– Так вот, за то время, что я здесь парился, дела пошли в гору. Очень сильно пошли в гору, Джекпот. Скоро здесь наверняка появятся люди, от которых ты сможешь узнать подробности. Я пришёл, потому что хочу предложить тебе долю. Ты можешь войти в дело в любой момент. Хочешь – прямо сейчас. Если у тебя нет денег, я дам тебе в долг сколько скажешь и вложу эту сумму в свой бизнес. Когда ты выйдешь отсюда, она уже не раз обернётся.
Ян задумался. Деньги у него были, они так и остались закопанными под сосной с расщеплённым стволом. Молчал Ян долго, потом сказал:
– Спасибо тебе. Но я не могу это принять. Не по мне это.
Стилет Панини развёл руками.
– Ты сказал, я услышал. Но если передумаешь, дай мне знать.
Подробности, о которых говорил Стилет, действительно вскоре стали известны от новоиспечённых сидельцев. Поначалу бывалые сталкеры отнеслись к новой информации скептически. Однако, когда её подтвердил третий по счёту заключённый, а за ним четвёртый и пятый, сомневаться не осталось причин. Выяснилось, что, в отличие от изначальной, первичной, Зоны, на которой не росло ни единого земного растения, кольцо, новообразованный участок шириною в три сотни футов между старой границей Зоны и нынешней, плодородно. И не просто плодородно, а более чем. В частности, на кольце прекрасно прижились конопля и опиумный мак. Также выяснилось, что опиум и марихуана, добытые из взращенных на кольце посевов, существенно отличаются от производимых в любом другом месте. И отличаются весьма выгодно – в сторону улучшения качества. Другими словами, высочайшей чистотой итогового продукта.
На периферийных участках Зоны появились конопляные и маковые плантации, не принадлежащие, казалось бы, никому. Попытки властей уничтожить всходы успеха не имели. Химикаты через границу Зоны не проникали, огнемётные струи на ней гасли, а взрывчатые вещества не воспламенялись. Армейский спецотряд, посланный уничтожить плантацию вручную, в считаные минуты потерял троих и откатился.
Появились сталкеры нового толка – кольцевые плантаторы, или, как их стали называть, героинщики. Импорт наркотиков в Хармонт сменился на экспорт из него. Вслед за героинщиками в тюрьме появились заключённые новых криминальных профессий – скупщики и контрабандисты.
Однообразной тягостной вереницей тащились друг за другом и уплывали в прошлое дни, месяцы, годы. Места в камерах, освобождённые отбывшими срок и выпущенными на свободу заключёнными, долго не пустовали и заселялись новыми сидельцами. Вместе с ними поступали в «Сталкер хауз» криминальные, завязанные на Зону новости, которые незамедлительно распространялись по камерам и принимались к сведению теми, кто временно вынужден был отойти от дел. Фактически, обитатели «Сталкер хауз» были осведомлены о происходящем в Хармонте лучше его законопослушных жителей. Осведомлены, правда, несколько однобоко, зато в подробностях.
В сотне миль к северу от Хармонта, в долине, что за горным хребтом, стремительно разрастался Рексополис, некогда унылый фермерский посёлок на берегу Чёрного озера. Там выросли новые корпуса Международного института внеземных культур, и туда же, подальше от Зоны, стали перебираться хармонтцы, испуганные расширением девяносто первого года. Цены в питейных заведениях и весёлых домах в Рексополисе были значительно ниже хармонтских, поэтому расслабляться после удачной ходки новые обитатели «Сталкер хауз» рекомендовали именно там. С самими же удачными ходками дела с каждым годом стали обстоять всё хуже. Хлынувшие в Хармонт сразу после расширения рисковые парни хабар по краям Зоны довольно быстро выбрали. И сами во множестве остались там – кучками пёстрого тряпья на серой безжизненной земле. Вглубь, в ещё богатые хабаром места, соваться рисковали немногие. А те, что рисковали, возвращались нечасто.
Особо рисковые и особо везучие вскоре составили новую сталкерскую элиту. Их имена и поступки живо обросли легендами, которые прибывшие в «Сталкер хауз» менее удачливые «коллеги» с придыханиями излагали в тюремном дворе. Ливанец Махмуд, набредший на россыпь «синей панацеи». Лохматый Эдди, четверо суток пролежавший в разрытой могиле, скрываясь от патрулей, и выбравшийся всё-таки, когда его успели уже оплакать. Китаец Ю, Одноглазый Майлстоун, Косой Дрекслер, Голландец Ван Камп…
Последние годы дались Яну особенно тяжело. Тягомотное однообразие тюремных будней, скверная пища, особый, затхлый камерный смрад давили на него, выматывали, высасывали жизненные соки. Спасал лишь спортзал, где Ян каждодневно до изнеможения толкал штангу, терзал боксёрскую грушу и крутил педали тренажёра, на месте наматывая бесчисленные мили. Когда десять лет срока разломались, наконец, пополам и превратились в пять, Ян открыл для себя нового спасителя – библиотеку. Он внезапно пристрастился к чтению, глотая всё подряд – классику, беллетристику, детективы и научные труды в популярном изложении. Когда пять лет усохли до двух, в ход пошёл совет Мясника. Подшивки докладов Института внеземных культур занимали на библиотечных стеллажах шесть полок. Ян начал с самой верхней, где зарастали пылью отчёты тридцатилетней давности. Поначалу терминология, которой он не владел, и законы физики, которых не знал, издевались над Яном, бесили его и приводили в ярость. Потом, мало-помалу, с гидромагнитными ловушками, гравиконцентратами и временно-пространственными аномалиями он свыкся. Термины перестали казаться издевательски бессмысленными и срослись с привычными понятиями – «пустышками», «комариными плешами», «булавками», «чёрными брызгами»… Перпетуум-мобиле оказался попросту «белой вертячкой», вечный аккумулятор – «этаком», а «синяя панацея» – инопланетным мумиём.
Начальник тюрьмы застал Яна за штудированием статьи некоего Ежи Пильмана, посвящённой некоторым парадоксальным свойствам «объекта М-254», известного Яну под названием «сучья погремушка». Учёный, чьё имя царапнуло Яна по сердцу, высказывал предположение, что «объект М-254», испускающий электромагнитные волны в ультракоротком диапазоне спектра, возможно, является не чем иным, как неким передатчиком, эдакой аналогией мобильного телефона. Телефоны в Зоне не действовали, равно как не передавали передатчики и не принимали приёмники. В конце статьи учёный с польским именем и знаменитой фамилией первооткрывателя «радианта Пильмана» предлагал использовать «сучьи погремушки» для связи между находящимися в Зоне объектами.
– Заключённый Квятковски, – оторвал Яна от чтения голос начальника тюрьмы.
Ян отложил «доклады» в сторону, поднялся с тюремной койки.
– Пройдёмте со мной, Квятковски. Через два с половиной часа истекает ваш срок.
 | Майк Гелприн. Хармонт. Наши дни |