Эта книга – девятнадцать лет детства и юности одной девочки, главную роль в которых играла бабушка. Строгая, добрая и заботливая грузинская бабушка, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Книга соткана из отдельных невыдуманных историй из жизни: забавных, трогательных, щемящих и радостных. И пусть девочка выросла в итоге не совсем такой, какой хотела ее слепить бабушка, но зато уверенная в том, что самое важное в жизни – это большая любовь, безоглядная и всепоглощающая.
Эта книга – дань признательности всем чудесным бабушкам, память о которых сжимает нам горло и заставляет скучать по ним даже когда мы сами становимся мамами и бабушками.
Отрывок из книги:
Бимка
Дядя купил щенка.
Собаки у нас были всегда, откуда они брались – не знаю, но уж точно мы их не покупали. Я даже не подозревала, что собак продают! Не удивлюсь, если окажется, что и кошек, и птиц тоже можно покупать.
Щеночек был неизвестной мне породы – бурый, с висячими ушами и огрызком хвоста. Он доверчиво смотрел снизу глазами цвета янтаря и приглашал почесать ему шею.
– У него знаешь, какая родословная, – важно поделился со мной кузен.
– Не знаю, – засомневалась я, – он милый, конечно, но наша Найда покрасивше будет. И какой жесткий!
– Ага, красивая дура, – оскорбился кузен. Только я собралась дать сдачи – что он понимает в сеттерах, пусть валит со своим уродцем! – как взрослые подлили масла в размышления:
– Дратхаар, – расцветя от умиления всем лицом, сказал дядя. – Это немецкая собака, просто отличная для охоты!
Папа, как бывалый охотник, с недоверием поглядел на барахтающегося на полу щенка.
– Большой вырастет?
– Не очень, а главное – универсал. Добрейшие собаки, – пощекотал дядя своего пса.
– А как назовем? – волнуясь, спросил кузен.
– Ты что предлагаешь?
– Бим, – выдохнул кузен и покраснел. Я перевела глаза на дядю.
– Бим, Бимка – а что, пусть будет.
– На охоте звать неудобно, собаку нужно гласными звать, и чтобы открытый звук, – засомневался папа. – А то ее не дозовешься!
– Папа фильма не видел, – поспешно оправдалась я.
– Да Бим умница, сам хозяина найдет, – возразил дядя.
Бимка немножко пожил в квартире, но женщины взбунтовались – всем известно, что они найдут миллион причин, чтобы удалить из дома источник хаоса.
Бимку решили отвезти в деревню.
Малыш Бим встал на крепкие ножки и замахал огрызком.
Его носик втянул бурю незнакомых ароматов. Он приподнял ушки и посмотрел на хозяина.
– Сейчас познакомишься с подругой, – сказал тот, и вдруг Бимку сшибло с ног.
– Стой, Найда, фу, нельзя!
Малыш обиженно скулил и жаловался хозяину.
– Свинья ты такая, – выговаривала бабушка Найде, угрюмо спрятавшей нос в лапах. – Бессовестная дуреха, смотри, кого трогаешь!
– Ничего, она просто ревнует, – виновато сказал папа. – Найда, хорошая Найда, места тут вам обоим хватит.
Бимка отошел от обиды быстро и опять потрусил к величаво оскорбленной взрослой собаке.
– Он маму ищет, – догадалась я.
– Правильно, – одобрил дядя. – А тут его так встретили, беднягу!
Бимка ластился к собаке, не замечая, что она смотрит на него с явным желанием оттрепать.
Бимка рос таким умным, что люди рядом с ним стеснялись выглядеть глупыми. Он с лету усваивал команды, приводя Найду в состояние крайнего раздражения – ты, предатель, читалось в ее глазах, что ты перед людьми выслуживаешься?! Твое дело – охота, дурачок!
Однако Бим с удовольствием охранял дом, неведомым образом понимая, кого тут любят, а кого – не очень.
– Мурадыч! – орал сосед, не смея открыть калитку. – Не пускает меня ваша псина!
– Псина, – усмехалась бабушка, – сам ты псина, да он в десять раз больше человек, чем ты, образина беспородная! Никогда чужого не возьмет, не то что вся ваша семейка воровская!
Бабушка никак не могла забыть авантюру с земельным участком, которую прокрутила Лутфие – мамаша неугодного соседа.
Понятное дело, все это было сказано не для соседских ушей, но Бим улавливал настроение хозяев из воздуха.
– Я его сейчас ударю, – рассвирепел сосед.
– Попробуй только, – подала голос бабушка. – У него медалей в роду, сколько у тебя совести не наскребется. Небось чует, кого в дом пускать нельзя!
Разок Бим цапнул-таки ненавистного соседа за щиколотку, и тот больше к нам не совался. Зато детей Бим пускал, как дворецкий, приветливо обнюхивая ноги и весело улыбаясь.
– Клянусь, – прижимая руки к груди для пущей достоверности, говорила я старшим, – он улыбается! Посмотрите на него, когда он дядю видит!
И правда, хотя Бимка любил всех домашних, хозяина он определил с самого начала и безошибочно. Дядя приезжал нечасто – из-за работы, и, когда они с собакой встречались, нежность переполняла собой округу.
– Надо же, – умилялась бабушка, – мой сын только детей до сих пор так привечал, а теперь еще и Бима.
Дядя и Бим вдвоем уходили в сад и пропадали там часами.
Я подсмотрела – дядя перочинным ножиком чистил груши и давал собаке, и та съедала все с величайшей скромностью. Они рассматривали деревья и тихо беседовали.
Как-то раз мама приехала из деревни и рассказала про Бимку удивительное:
– Схожу с автобуса, уже поздно, темень, а до дома идти одной километр. Да еще через кладбище! Через пригорки! Ну, иду, а куда деваться, и вдруг слышу в темноте – что-то топочет! Я обмерла – с перепугу подумала, или волк, или шакал, да мало ли что, и вдруг вижу – из темноты Бимкина морда вынырнула! Умница моя, это не пес, а человек, разве что разговаривать не умеет! И так мне стало спокойно и хорошо, дошли вдвоем, как друзья-товарищи, он вокруг меня носится, радуется, прыгает. Представляете – как он с такого далека понял, что я приехала?!
Охотился Бим отлично. Папа одобрительно рассказывал, как он делает стойку – гениальный пес! К тому времени Найду пришлось передарить – она стала драть кур, в том числе и соседских, и никакие меры не помогали научить ее уму-разуму.
– Жалко, па, она же наша старая собака, – со слезами просила я папу. – Они уже и с Бимом подружились!
У папы нашлась куча аргументов: две собаки, соседи, бить ее нельзя. Бим остался один.
Я вообще всегда была уверена, что мы самые лучшие в мире, и Бим только подтверждал эту теорию: такая удивительная собака могла и должна была попасть именно к нам. Ее бурая с проседью шерсть, улыбчивая морда и абсолютно человеческие глаза – все это стало символом настоящей собачьей красоты.
– У нас – дратхаар, – важно говорила я друзьям, и они замолкали, раздавленные недосягаемостью идеала.
Как-то раз мама поехала в деревню – там была бабушка с маленькой Маей, – с ней вызвался поехать и дядя.
Обратно их ждали к воскресному вечеру – завтра же на работу. Они не приехали, и мы встревожились.
– Куда звонить, что делать, – ломала руки тетя, – как трудно без телефона! Что думать – не представляю. А вдруг Шукри сел за руль?! Сто раз ему говорила – не рискуй! А вдруг с бабушкой что-то?
Гадая и нервничая, мы решили подождать, а потом ехать самим.
Утром машина заехала во двор.
– Наконец-то, – выдохнула тетя, – но как-то странно они идут… Точно что-то стряслось!
Входные двери распахнулись. На пороге стояли заплаканные мама и дядя Шукри.
– С бабушкой что-то?! – схватилась за сердце тетя.
В панике я онемела и во все глаза смотрела на маму. Не может быть, не может быть.
– Бимка, – еле выдавила мама.
– Фу-у-ух, чтобы собаки вам в душу налаяли! – в сердцах крикнула тетя.
Дядя посмотрел на нее и прошел мимо.
– Ну разве можно так из-за собаки убиваться! – вслед ему сказала тетя.
И тут же залилась слезами.
Тут засмеялась мама.
– Разве это была собака? Это был человек.
Мы сидели все вместе, мокрые по пояс, извергая потоки соленой жидкости, и слушали, как неожиданно и глупо погиб наш умница пес: съел крысиного яда в соседском дворе.
– Мучился, хороший, так смотрел – спасите меня. – Мама сморкалась в насквозь мокрый платочек. Тетя всхлипывала, а я, глядя на них, подвывала пуще прежнего.
– Я его в одеяло завернул и так похоронил, – коротко сказал дядя. – На работу надо идти.
Вытащил из шкафа рюмочку.
– Ннннне-е-е…не надо, – заикнулась тетя и умолкла под его взглядом.
Дядя налил себе из графина, опрокинул рюмочку и вышел.
Рыбалка
Папа рассказывал мне про свое детство – как он вместо школы один год помогал отцу в поле, как плавал в страшенных речных водоворотах и как ловил форель в самодельные садки из ивовых прутьев.
– Что тебе мешает сейчас рыбачить? – задала я законный вопрос.
Папа почесал лысину.
– Да ничего вроде, – вздохнул он. – Только сейчас у меня на садки нервов не хватит, а леску закинуть можно.
Все оказалось гораздо прозаичнее: мы с папой отправились повыше по руслу реки, где вода чище и рыбы больше, папа там закинул и закрепил десяток лесок с крючками и сказал, что мы за ними придем утром.
– И все? – разочарованно протянула я. – И это вся рыбалка?
– Зато утром рано пришел, а тебя рыба ждет, – ободрил меня папа.
Бабушке я строго-настрого наказала разбудить меня точно в то же время, когда проснется папа.
– Честное слово? – железно уточнила я перед сном.
– Обижаешь, – пообещала бабушка.
Однако, открыв глаза, я увидела, что раннее утро уже давным-давно прошло, солнце вовсю шпарит над деревней, и от возмущения немедленно пошла разбираться с обманщицей.
Бабушку я нашла, как всегда, не дома, а на грядках.
– Слова не говори, – мирно предупредила бабушка. – Мы с твоим отцом тебя полчаса не могли разбудить!
– Не может такого быть! – выпучив глаза, заорала я.
– Очень даже может, – спокойно отбила удар бабушка, – я что, на старости лет аферисткой стала?
– Ну и как вы меня будили? – иронически сложив руки на груди, спросила я.
– Руки так не складывай, – вскользь указала бабушка, – сто раз тебе сказано – это поза скорби.
– Так я же скорблю! – На всякий случай руки я просто уперла в бока. – Ну так как же вы меня будили? Небось тихо позвали, я не услышала, и всё – прощай, рыбалка!
Бабушка выпрямилась, держа выдранные сорняки.
– Как мне жалко, что я не могла записать на пленку эту сцену! – ядовито проговорила она. – Сначала я тебя просто расталкивала. Потом пошлепала по щекам. Потом щекотала пятки. Потом пришел папа, и мы в четыре руки стащили тебя с кровати и поставили на ноги – так ты сползала вниз, как мешок с картошкой…
– Мгм, – недоверчиво буркнула я, воображая описанное.
– …потом папа принес воды и стал тебя поливать, потом зажал тебе нос, потом поорал в уши, а потом сказал, что этого ребенка не разбудишь даже гаубицей, а ему потом на работу, и столько времени терять он не может!
– Пхы. – Надо же, меня поливали водой! Сердитость прошла от осознания, что я так крепко сплю – уникум!
– Ничего смешного, – рассердилась бабушка. – Если тебя вынести вместе с кроватью, ты и ухом не поведешь, вот так и украдут, и скажут, что не сопротивлялась!
– Дидэ, – укоризненно протянула я.
– Что – дидэ? Я уж думала подвесить тебя вниз головой, перепугалась – жива ли! А если ты так будешь спать в мужнем доме, то…
– …на третий день задницей дверь открою, – в унисон закончила я фразу. – Я виновата, что так крепко сплю?
В это время со стороны дома показался папа.
– Эй, ты, рыбачка! Держи форель!
И поднял руку со связкой переливающейся рыбы.
– Посмотри, какая красавица, – довольно приговаривала бабушка, ловко счищая чешую. – Вся сверкает, такая свежая!
Рыба в моей руке лежала упругая, скользкая и в самом деле редкой красоты: по ее серебристым бокам вперемешку с темными точками были разбросаны алые капли.
– Немного поджарю, а остальное сделаю на углях, – распорядилась бабушка.
По ее требованию я нарвала и вымыла несколько листьев лавровишни. Тем временем бабушка потолкла в ступке орехи, зелень и перец, выскребла пахучую пасту ложкой и густо смазала форелей изнутри и снаружи.
– Помаши над углями, а то жар уйдет, – скомандовала она, продолжая колдовать на рыбой.
Уложила в кеци листья, потом рыбу, сверху насыпала горошины черного перца и пару лавровых листьев, закрыла куском жести и поставила на угли.
– Ты сверху насыпь углей, а я быстро мчади испеку, – велела бабушка.
Ее коричневые руки в пигментных пятнах молниеносно зачерпнули просеянной кукурузной муки и принялись месить шар влажного теста.
– Тут самое главное – угадать, сколько воды, – не упускала она шанса научить меня премудростям, – мало нальешь – получится сухо, много – не пропечется и развалится.
– А как угадать? – почесывая комариные укусы, озаботилась я.
– А это уже от твоего мастерства зависит: чаще будешь руками работать, сама всему научишься, – ввернула бабушка.
Тем временем от нашего кеци со свистом повалил ароматный парок.
Бабушка попробовала пальцем раскаленную чугунную сковороду (та зашипела), бережно выкатила из миски шар теста и уложила на дно, потом быстро-быстро растоптала пальцами тесто в ровный блин.
– А посередине сделаем дырочку, чтобы пар выходил, – ткнула пальцем бабушка в центр мчади и накрыла его крышкой.
– Прямо как в детстве, – довольно сказал папа после завтрака, надевая шляпу. – Давно я так вкусно не ел – рыба и мчади!
– В следующий раз я всю ночь спать не буду!!! – прокричала я вслед папе.
Бабушка только хмыкнула.
Как папа строил дом
Наш старый дом, который состоял из одной перегороженной занавесками на четыре отсека комнаты, явно стал мал для разросшейся семьи.
Для начала немного о папе.
На моей памяти он всегда был толстым.
Ходил всегда в сером костюме и шляпе, которую у нас называют «цилиндром».
– Хорошо Людмиле Гурченко, – вздыхал папа, – у нее штаны небось не падают.
Вообще-то в молодости он был штангистом и крал сердца прекрасных одесситок – в студенческие годы, а потом женился, стал вечным тамадой и приобрел медвежьи ухватки.
Я однажды увидела его издалека, он ждал нас на углу, и сказала маме – смотри, папа как будто арбуз проглотил!
Мама меня дернула и предупредила, чтобы я не смела такую ересь еще раз сказать, папа может обидеться. Видимо, тактичность не входила в список моих сильных сторон, но поскольку я – папина копия, то и что за претензии, я не понимаю?!
Папу все зовут Мурадович. Это в Грузии форма грубовато-ласкового обращения к старшим, которые вроде как свои в доску – не пилят мозг молодежи наставлениями.
А уж папа-то! Он ни разу не начальник по натуре, совсем.
Итак, пришла необходимость, как ни противились наши с папой души, расширять старый дом.
– Есть два варианта, – рассуждал папа, – либо новый дом строим где-то рядом, а пока живем в старом, либо – новый дом строим вокруг старого!
– И все равно живем в старом, – заключила мама утомленно: она жила в деревне только по выходным, поэтому все решения относительно дома принимал папа.
– Я тоже люблю старый дом, – насупилась я.
Итак, папа принялся строить дом.
Выглядело это так: все члены семьи наперебой предлагали свои варианты, папа слушал, делая вид, что дремлет, потом говорил, что это все баловство и городские штучки.
– Па, винтовую лестницу перед домом, а?
– Я и по прямой еле хожу, вы хотите, чтобы я шею себе свернул?
– Ну тогда широкий балкон вкруговую!
– Зачем вам балкон со стороны коровника – навоз нюхать? Будет кафедра со двора, и хватит.
– Па! Ну давай сделаем плоскую крышу!
– Дом без крыши – как безрогая корова, – заключал папа.
– Ну оттуда же на море можно будет смотреть!
– Хочешь смотреть на море – иди на море. – Спорить с папой было бесполезно.
Он выбрал второй вариант, как сберегающий средства и полезную площадь: старый дом остается в неизменном виде, а новый отрастает от него в виде пристроек. Никаких профессиональных услуг он не признавал:
– Веками наши предки строили дома сами, и никто им проектов не чертил, – надменно отметал он наши робкие предложения сначала хотя бы вообразить реальные границы будущего строения в метрах. – И вообще – тут не принято выделяться. Как люди строят, так и я!
Папа приглашал домой двух соседских пьяниц – Ахмеда и Рифата, ставил на стол чачу, они сначала стеснялись бабушки, которую безмерно уважали, и вели чинный разговор, но, видя кроткое выражение ее лица и постепенно наливаясь алкоголем, смелели и переходили на привычный ор.
– Они все тут малость туги на ухо, – морщилась бабушка на кухне, нарезая помидоры для салата.
Папа вместе со своими строителями чертил план очередной комнаты, которую просто пририсовывали к имеющемуся дому.
– Это будет гостиная, – покачиваясь, указывал он перстом на листочек в клетку, выдранный из моей школьной тетради.
Утром Ахмед и Рифат приходили, рыли фундамент, заливали бетон, замешивали раствор и резали брикеты. Через неделю гостиная была готова.
– Мурадыч! – орал следущим вечером Ахмед. – А гараж тебе не нужен?
– Как не нужен, – спохватывался папа, – гараж для меня – первое дело!
На стол выкладывался дежурный чертеж, три головы сталкивались в архитектурных муках, гараж пририсовывался к гостиной.
– Нет, – осеняло вдруг папу. – Между гаражом и жилой комнатой должен быть холл!
Ахмед и Рифат влюбленными глазами смотрели на папу – еще бы, он знал слово «холл»! Наливая очередную стопочку чачи, они одобряли любые поправки к проекту.
Бабушка несла на стол каурму и ничем не выражала своего отношения к происходящему.
– А лестница наверх? – задумывался папа, почесывая лысину. – Надо было гостиную чуть побольше делать… Ничего, лестницу сделаем поуже!
Вечер неизменно завершался арией «Смейся, паяц!», которую папа предварял беседой об Одесском оперном театре и своей мечте о певческой карьере. Ахмед и Рифат подавленно молчали, во-первых, они не разбирались в опере, во-вторых, понимали, что скоро идти домой, в темноте и по злым собакам.
Мама, приехав на выходные, увидела бетонный лабиринт и предъявила ультиматум: либо папа приведет нормальных рабочих и будет строить хотя бы второй этаж по проекту, либо она отказывается жить в этом модернистском кошмаре.
– Мало того, что выходит не дом, а избушка на курьих ножках, – вещала мама, – так еще и ты с этими ханыгами сопьешься! Образованный человек, что у тебя с ними общего?!
Я ничего не понимала ни в архитектурных тонкостях, ни в социальной дистанции и просто радовалась, что у нас будет большой дом, а у меня лично – собственная комната.
Но все-таки мне пришлось принять в строительстве самое живое участие.
– Русико только что родила, бабушка ей помогает, у мамы – экзамены, потом полевая практика, – перечислил папа все причины, по которым выходил единственный расклад: кормить рабочих, занятых на стройке дома, придется мне.
– Па!!! У меня каникулы! – ошарашенно напомнила я.
– Тебе уже одиннадцать, – парировал папа. – В мое время такие девочки уже всё хозяйство вели!
– О-о-о-о-о, – разочарованно протянула я, впрочем – не слишком яростно, потому что папа меня уважал и даже намерен был доверить такое важное взрослое дело.
– Не переживай, – утешил папа, – на море будем ходить, или… или лучше на речку, и мороженое покупать, а с детьми ты и так играешь.
– Па, ну я же не умею, – неуверенно попыталась я выложить последний козырь.
– Ты у меня самая толковая, – прикрыв веки, побил все козыри папа. – Я бы сам готовил, но днем-то мне работать надо, а без обеда рабочие такого понастроят, что не дай бог.
Кажется, мне никто ничего не предлагает, а просто ставят перед фактом.
– Этот ребенок будет ваших рабочих кормить? – не скрыли неодобрения соседки. – Попросил бы нас – что мы, не люди, что ли?!
– Эта девочка получше вашего все умеет, – надменно отрезал папа.
Я смутилась и стала размером со спичечный коробок.
На обед я пожарила курицу с картошкой и нарубила огромную миску салата из помидоров и огурцов.
Рабочие ждали обеда, повесив носы: глядя на лохматую козявку в шортах, они ждали максимум горелой глазуньи.
– Ва, – восхитились они при виде старательно сервированного стола.
Старший мастер Ниаз недовольно пожевал крылышко и громко пожаловался на гастрит.
Я съежилась и пошла на свое тунговое дерево ждать папу.
– Хозяин, – высказал вечером претензии Ниаз, – я не нанимался в бирюльки играть, у меня тяжелая работа, и питание должно быть горячее – я без первого не могу!
Папа смерил его взглядом и пообещал:
– Будет тебе первое.
Утром папа дал мне подробные указания по поводу борща: я запоминала с ходу, в конце концов столько раз наблюдала живой процесс!
Косточку с мясом сварила, капусту нашинковала, свеклу с морковкой потушила.
Под конец, пыхтя, еле проворачивала половник в огненной лаве, но зелень, соль и аджика были отмерены как положено.
– И это весь ваш борщ? – хмыкнула я, раскладывая порции – по куску красноватой отварной говядины, побольше картошки и гущи, и под конец – по два половника жидкости.
– Ох, как хорошо, – причитал Ниаз, наворачивая моего изделия, – с ума сойти, я такого борща с Одессы не ел!
– О, ты бывал в Одессе? – расцвел папа. – А как тебе тамошний оперный театр? Я вот вполне мог бы спеть «Смейся, паяц»!
– Не знаю, – скривился Ниаз, – при ребенке не хочу рассказывать, но у меня там была такая женщина! Профинтил за месяц все, что заработал за сезон, – какая была жизнь!
Папа сник. Эти пошлые люди не интересовались высоким искусством.
– Если бы таким борщом мы Ахмеда и Рифата кормили, они бы не хуже дом построили, – буркнул он, выйдя во двор, и пнул брикет, который тут же раскололся надвое.
Он скучал по своей вольной архитектурной карьере, украшенной присутствием тонких, чувствительных единомышленников.
Дом мы в конечном итоге построили странноватый: второй этаж никак не мог вырулить из гипнотического влияния нижнего, лестница получалась почти вертикальная и грозилась осуществить папино предсказание насчет вероятного слома шеи. Но как он мог получиться другим, если план чертили бухгалтер и двое пьяниц, а обеды варила шмакодявка одиннадцати лет?!
Но дело на этом не закончилось.
Ведь были возведены всего-навсего стены, вставлены окна и двери – «каракошка» по-деревенски, ну и сверху поставлена жестяная крыша, которая адски нагревалась на солнце. Поэтому с течением времени возникла необходимость в ремонте: семья требовала унитаз и ванну. Папа тянул время, отнекивался и отмалчивался, но родня наседала.
И вот однажды в нашем новом деревенском доме сделался ремонт.
«Однажды» тут просто для зачина, потому что у нас в в семье слово «ремонт» сакральное и мистическое, мы жили в нем, как люди живут на тверди, рыбы в воде, а птицы в небе, много лет. Но об этом позже или вообще в другой раз.
Так вот – надо было положить метлах и облепить плиткой ванную.
Привезли мастеров-имеретинцев, которые должны были как раз класть метлах на веранде – для плитки предполагалось найти кого-то получше. Ночевали они у нас, как обычно.
Для папы снова наступили блаженные времена: каждый вечер за ужином он пил вместе с мастерами, пел народные песни и арию «Смейся, паяц!», не хотел их отпускать – ему было весело чувствовать себя Цезарем.
Конечно, они тянули как могли – работали в том же темпе, как японцы молятся.
Когда метлах был необратимо закончен – ведь у всего есть конец, папа великодушно предложил мастерам заодно налепить плитку.
Они радостно согласились.
Плитка была чешская, розовая, двух разных оттенков, досталась нам чудом, ее надо было беречь и класть не дыша. Она требовала некоторого художественного вкуса: как минимум, человек, кладущий плитку, должен был увидеть то, что они – две разные. А уж потом сощурить глаз и прикинуть – ага, а может, половину сюда, половину туда?
Или в шахматном порядке? Или квадраты какие на стене выложить?
Мастера были – мало того, что бесконечно далеки от искусства, они еще и пребывали в состоянии постоянного пост-Бахуса.
Когда ванная была закончена, мама вышла оттуда бледная.
Я в свои одиннадцать и то бы ровнее налепила, не говоря уже о красоте и гармонии.
Я очень хорошо могу описать интерьер, потому что он до сих пор с нами и переделать его было никак нельзя, хотя единственный здравомыслящий человек в семье, муж старшей сестры, приехал, взревел и устроил им всем утро на плацу, но потом сказал – да хоть шеи себе сверните! – папа смутился, быстренько заплатил мастерам и отправил вон, потому что трудно быть Цезарем, когда ты такой нестрашный.
– Да что вы заладили! – оскорбился папа в конце концов, на пиликанья женской части семьи. – Мы вон в детстве вообще в мандаринах нужду справляли, и ничего – выросли! Ванная им не та, тоже мне…
Схватил топор и ушел колоть дрова.
 | Тинатин Мжаванадзе. Лето, бабушка и я |