С ним говорили жестокие боги Вавилона, его хотели сделать живым богом во времена триумфа императора Кира, из него пытались сотворить послушного духа-мстителя древние еврейские маги. В результате он сделался могущественнейшим из духов и стал служить самому себе, безжалостно убивая всех, кто его вызывал из тьмы. Однажды, объявившись в современном Нью-Йорке, он становится свидетелем убийства молодой девушки и решает мстить душегубам, поднявшим на нее руку. Результаты оказались непредсказуемы…
Глава из книги:
— Ну а теперь я начну рассказ о двух моих повелителях и о том, чему они меня научили. Уверяю, эта часть повествования будет самой короткой, ибо мне не терпится перейти к событиям недавним. Но я хочу, чтобы ты написал и эту главу моей истории и сделал ее достоянием других. Итак…
Зурван появился в моей жизни весьма эффектно. Как ты уже знаешь, я растворился в прахе и спал. В глубине моей души таилось некое знание, но у меня не получается выразить словами, в чем оно заключалось. Пожалуй, мое тогдашнее состояние можно сравнить с табличкой, хранящей то, что на ней начертано. Впрочем, и это неудачный образ.
Я спал, не зная ни страха, ни боли. И конечно, не чувствовал себя пленником. Я просто не сознавал, кем стал и где нахожусь.
А потом меня призвал Зурван: «Азриэль, Служитель праха, приди ко мне! Оставайся невидимым, но пусть твой целем спешит ко мне изо всех сил».
Я вдруг почувствовал, как неведомая сила взметнула меня к небесам. Я полетел на зов и, как прежде, видел вокруг великое множество духов. Они заполнили все пространство, но я упорно пробирался вперед, стараясь не задеть их, не причинить боли. Их вопли и страдания приводили меня в смятение.
Некоторые даже пытались схватить меня и помешать двигаться дальше. Но я получил приказание и потому решительно отталкивал их, заливаясь смехом от ощущения своей невероятной силы.
Милет предстал передо мной в полдень. По мере приближения к земле сонм духов постепенно рассеивался. Впрочем, возможно, мне только казалось так, а на самом деле я просто быстро летел и не успевал замечать их. Милет стоял на полуострове — это был первый ионический, или, если угодно, греческий, город, который мне довелось увидеть.
Город привел меня в восторг: красивый, со множеством просторных площадей и великолепных колоннад, он был безукоризненным произведением искусства греческих мастеров.
Агора, палестра, храмы и амфитеатр… Казалось, все специально построено так, чтобы морской бриз обдувал каждый уголок города.
С трех сторон Милет омывало море, и воды его буквально кишели греческими, финикийскими и египетскими судами. На берегу длинными рядами выстроились закованные в цепи рабы, возле которых толпились торговцы.
Чем ниже я спускался, тем полнее открывалось мне великолепие города. Конечно, живя в Вавилоне, я видел много прекрасного, но такое обилие восхитительного белоснежного мрамора, не защищенного от пустынных ветров, вызывало восторг. Люди прогуливались по улицам, занимались своими делами, собирались группами, чтобы побеседовать, — и им не мешали ни нестерпимая жара, ни песчаные бури, налетавшие из пустыни.
Вскоре я оказался в доме Зурвана и нашел его сидящим за столом. В руке он держал какой-то документ.
Этого темноволосого, еще не старого, хотя изрядно поседевшего человека с большими голубыми глазами я бы принял за перса или мидийца. Прежде чем заговорить, Зурван внимательно посмотрел на меня, и мне стало ясно, что от него не укрылась ни одна деталь моего невидимого другим облика.
«Облеки себя плотью, — наконец произнес он. — Ты знаешь, как это сделать. Прими форму».
Такое задание пришлось мне по вкусу, ибо возвращение в плоть доставляло удовольствие. К тому же я знал только те слова, что были написаны на табличке. Тем не менее мне понадобилось лишь несколько секунд, чтобы обрести тело. При виде меня Зурван со смехом откинулся назад, задрав колени. Насколько могу судить, я выглядел тогда так же, как сейчас.
Помнится, меня поразил этот великолепный греческий дом с внутренним двориком, распахнутыми дверями и множеством рисунков по стенам, изображавших стройных большеглазых греков в легких одеждах, похожих на египетские и все же обладавших неповторимым своеобразием ионического стиля.
Зурван наконец опустил ноги и встал, сложив руки на груди. На нем было типично греческое свободное одеяние без рукавов и сандалии. Он смотрел на меня без тени страха — как, наверное, отец разглядывал бы изделие серебряных дел мастера.
«А где же твои ногти, дух? — спросил он. — Почему лицо твое лишено растительности, а глаза не прикрыты веками? Доведи дело до конца, и побыстрее. А на будущее запомни, что достаточно сказать: „Дай мне все, что необходимо сейчас“. Сосредоточься на облике, который должен принять, и заверши начатое. Вот так. Отлично».
Он одобрительно похлопал в ладоши.
«Ну вот, теперь ты полностью готов к тому, что тебе предстоит. Сядь. Я хочу посмотреть со стороны, как ты двигаешься: ходишь, разговариваешь, поднимаешь руки. А пока сядь, мы продолжим».
Я повиновался и присел на типично греческий стул с высокими подлокотниками и без спинки. Здесь все было для меня другим, необычным, даже воздух — прозрачный и удивительно чистый.
«Это потому, что мы на берегу моря, — ответил Зурван. — Чувствуешь, какой влажный здесь воздух? Он пойдет тебе на пользу. Недаром пустоголовые призраки мертвых и демоны, в какой бы форме ни пребывали, предпочитают сырые места: им нужна вода, ее журчание, запах, прохлада, которую она дарит».
Зурван медленно зашагал по комнате. Я равнодушно, даже высокомерно наблюдал за ним, но он не обращал на меня внимания.
Глядя на его худые старческие ноги, я думал, что фасон одежды, принятый у вавилонян или персов, подошел бы ему гораздо больше. Впрочем, в Милете было слишком жарко.
Устав следить за Зурваном, я принялся рассматривать восхитительный мозаичный пол, хотя и в наших домах встречались богатые интерьеры. Здесь пол украшали не розетки и не изображения торжественных процессий, а точеные фигурки танцоров и орнаменты из виноградных гроздей и листьев, а вдоль стен были выложены кусочки цветного мрамора разных форм и размеров. Фантазия мастеров, казалось, не иссякала никогда. Мне вспомнились изящные греческие вазы, в изобилии встречавшиеся на рынках. Фрески на стенах поражали своими красками и мастерством, а перемежавшие их однотонные полосы ласкали взгляд.
Зурван остановился в центре комнаты.
«Итак, нас восхищает прекрасное, — хмыкнул он и, не дождавшись ответа, приказал: — Говори. Я хочу услышать твой голос».
«А что я должен говорить? — поинтересовался я, не поднимаясь со стула. — То, что хочу, или то, что ты велишь? Должен ли я откровенно сказать, что думаю, или подобострастно согласиться с тобой?»
Я умолк, ибо вдруг осознал, что произношу слова не по собственной воле, и утратил всю самоуверенность. Я вспомнил, что специально был послан к этому человеку — могущественному магу. Он Господин, а я всего лишь Служитель.
«Не беспокойся, — сказал Зурван. — Твоя речь отчетлива и понятна. Только это я и хотел узнать. Ты мыслишь, ты обладаешь силой. Думаю, ты самый величайший из ангелов, какого я когда-либо встречал. Никто из тех, кого я вызывал заклинаниями, не был столь могуч».
«Кто же послал меня? — спросил я. — Царь…»
Разум мой неожиданно пришел в смятение, в голове помутилось. Неспособность что-либо вспомнить повергла меня в ужас.
«Вот беда всех духов, из-за нее они остаются слабыми. Бог вселяет в них… неуверенность. И духи не могут обрести достаточно силы, чтобы причинять зло людям. Но ты знаешь, кто тебя послал. Думай! Постарайся найти ответ. Сейчас ты начнешь вспоминать. Но для начала дай выход ярости, рвущейся изнутри. Я не имею ничего общего с теми, кто мучил и убил тебя. Полагаю, все делалось так неумело и неловко, что будь на твоем месте дух послабее, он просто не вынес бы испытаний. Но ты выдержал. А что касается того, кто тебя послал… Вспомни, он сделал то, о чем ты просил. Он исполнил обещание».
В голове у меня прояснилось, и по мере того, как гнев постепенно покидал мой разум, будто воздух — легкие при долгом выдохе, я чувствовал себя все лучше. Даже дыхание стало ровнее.
«Ах да, царь Кир. Он отправил меня в Милет, ибо я просил об этом».
«Не трать время на мелочи. Помнишь, о чем я спрашивал? О ногтях, о веках… О деталях, которые всегда на виду. Внутренние органы не имеют значения. Твой дух пребывает в совершенной оболочке. Тебя невозможно отличить от обычного человека. Глупо тратить время и силы на сотворение сердца, легких или крови лишь затем, чтобы ощущать себя живым. Иногда тебе, возможно, понадобится немного крови, чтобы она вытекла из тела, но это пустяки, и потому нет нужды воссоздавать человеческий облик полностью. Ну что, тебе лучше?»
«Лучше? — Я сидел все в той же сгорбленной позе, положив ступню на колено, однако старый мудрец, казалось, не обращал внимания на мое нахальство. — Скажи, каково мое предназначение? Творить добро или зло? Ты назвал меня могущественным ангелом. Так же говорил и царь. Но он упоминал и о демоне. Или он имел в виду кого-то другого?»
Он стоял посреди комнаты — чуть покачиваясь, спокойный и невозмутимый — и, прищурившись, внимательно смотрел на меня.
«Полагаю, ты станешь тем, кем захочешь сам, хотя другие попытаются сделать тебя тем, кем пожелают они. В тебе много ненависти, Азриэль, очень много…»
«Ты прав. Я исполнен ненависти. Стоит вспомнить кипящий котел, и я прихожу в ужас, а потом меня захлестывает ненависть».
«Никто больше не причинит тебе такие страдания. Вспомни, разве ты не воспарил над котлом? Ты чувствовал обжигающее прикосновение кипящего золота?»
Я содрогнулся всем телом и дал волю слезам. Невыносимо было говорить о том, что произошло, и я не желал обсуждать это с ним.
«Лишь мгновение, — ответил я. — Мгновение я ощущал боль и сознавал весь ужас своего положения, понимал, что останусь там и умру. Да, чувствовал… Чувствовал, как оно проникает сквозь покрывавшую меня защитную оболочку, но больно было… Больно было только глазам».
«Понимаю. Что ж, теперь твои глаза в полном порядке. Мне нужна ханаанская табличка, с помощью которой ты был создан. Мне нужен прах».
«А разве они не у тебя?»
«Увы, нет! Проклятье! Их украла шайка разбойников, промышляющих в пустыне. Они примкнули к посланникам Кира, перебили и ограбили всех, у кого было хоть немного золота, скрылись, унеся с собой шкатулку. Они, наверное, приняли кости за золотые слитки. Только одному персу удалось выжить и добраться до ближайшей деревни. Сообщения о случившемся разослали по всем городам. Ты должен разыскать шкатулку с прахом и табличкой и принести мне».
«А я смогу?»
«Конечно. Ты пришел на мой зов. А теперь вернись туда, где была совершена кража или в место, откуда явился сейчас. Видишь ли, сын мой, в этом и состоит секрет магии. Тебе достаточно просто пожелать вернуться. Если разбойники обитают поблизости от места, где ты услышал зов, ты их найдешь. Оставайся во плоти и, если сможешь, убей грабителей. Но если тебе не хватит сил, или они нападут на тебя с оружием, или постараются отпугнуть заклинаниями — знай, на свете нет заклинаний, способных навредить Служителю праха, — сделайся бестелесным. Забери у них прах, унеси его, как если бы ты превратился в ветер пустыни, и доставь мне. А с ворами я разберусь позже. Отправляйся в путь и возвращайся с прахом».
«Ты хочешь, чтобы я убил их?»
«Разбойников? Да, убей всех. Не прибегая к магии — они этого не стоят, — а их же оружием. Отбери у них мечи и отруби всем головы. А когда увидишь души, покидающие тела, рявкни на них грозно — и они в страхе исчезнут. Поверь, все это не составит тебе труда. Возможно даже, твоя боль поутихнет. Ну, давай. Отправляйся в путь и принеси мне прах и табличку. Поторопись».
Я поднялся.
«Должен ли я повторить, какие слова тебе следует произнести? — спросил он. — Попроси вернуть тебя на место, откуда ты прибыл, и пусть все частички твоей нынешней плоти никуда не исчезают, а ожидают твоего зова, чтобы занять свои места, когда ты достигнешь цели. Ты останешься доволен. Поторопись. По моим расчетам, ты вернешься к вечеру, когда я буду ужинать».
«Мне что-либо угрожает?»
Он пожал плечами.
«Только моя насмешка, если позволишь им испугать тебя и проиграешь».
«С ними могут быть могущественные духи?»
«С пустынными разбойниками? Никогда! Послушай, тебе понравится это приключение. Ах да, забыл сказать: как только соберешься в обратный путь, обязательно сделайся невидимым. Разбойники будут мертвы, и ты спрячешь шкатулку внутри своего бесплотного тела. Я не хочу, чтобы ты входил сюда как обычный человек со шкатулкой в руках. Тебе следует научиться передвигать предметы усилием мысли. И еще. Если тебя кто-то заметит, ничего страшного. Не обращай внимания. Прежде чем человек поймет, что именно видел, ты будешь недосягаем. Ну, поторопись».
Я встал и, слыша рев ветра в ушах, мгновенно перенесся в маленькую палатку посреди пустыни, где и появился во всей красе перед компанией бедуинов, сидевших вокруг огня.
При виде меня они с криками вскочили на ноги и выхватили мечи.
«Вы украли прах? — спросил я. — Вы убили подданных царя?»
За всю мою смертную жизнь мне не доводилось испытывать такое удовольствие, никогда прежде я не ощущал такую удаль и свободу. Скрипя зубами от переполнявшего меня восторга, я забрал меч у одного из бедуинов и с невыразимой легкостью разрубил их на куски, одного за другим. Я сносил им головы, отсекал руки, ноги… Наконец все было кончено, я остановился и взглянул на огонь, а потом шагнул в него и вышел невредимым — пламя не причинило вреда ни телу, ни лицу: я по-прежнему выглядел обыкновенным человеком. Громкий радостный вопль вырвался из моей груди и, наверное, донесся до самого ада. От счастья со мной едва не случилась истерика.
В воздухе стоял запах пота и крови. Один из бедуинов вдруг забился в предсмертной агонии, но тут же затих. Внезапно полог распахнулся, и на меня набросились еще два вооруженных бедуина. Схватив одного, я без труда свернул ему шею и оторвал голову. Второй рухнул передо мной на колени, однако и его ждала та же участь. За стенами палатки слышались крики верблюдов и громкие голоса людей.
Внутри не осталось никого живого. Осмотревшись, я заметил в углу груду грубых шерстяных одеял. Откинув их, я увидел шкатулку с прахом и заглянул внутрь. Должен признать, зрелище оказалось не из приятных. Я словно вновь пережил момент своей смерти. Прах был на месте.
«Ладно, ты ведь и без того знаешь, что мертв, — со вздохом подумал я. — Стоит ли теперь горевать?»
Помимо шкатулки в углу были и другие сокровища — множество мешков с награбленным и незнакомые таблички.
Я завернул все в одеяло и, крепко держа узел обеими руками, произнес: «Частички тела, исчезните, позвольте мне снова стать невидимым, быстрым и сильным, как ветер. Пусть моя драгоценная ноша в целости и сохранности перенесется вместе со мной в Милет, к моему повелителю, пославшему меня сюда».
Тяжелые сокровища, словно якорь, мешали двигаться, поэтому обратное путешествие было медленным, но тем не менее приятным. Подъем к облакам доставил мне неизъяснимое удовольствие, но потом я спустился ниже и полетел над мерцающим морем. Восхищенный открывшимся видом, я едва не выронил мешок, но сумел вовремя взять себя в руки.
«Немедленно отправляйся к Зурвану, глупец, — приказал я себе. — Возвращайся к тому, кто послал тебя. И побыстрее».
Вскоре я оказался во внутреннем дворике. Уже наступили сумерки. Небо было расцвечено яркими красками заката, отблески его играли на облаках. Я вновь принял человеческий облик — для этого хватило одного моего желания — и лежал на земле. Сокровища валялись рядом. Правда, при падении шкатулка треснула и раскрылась.
Тут во дворик вышел мой новый господин и первым делом принялся собирать исписанные таблички.
«Мерзкие негодяи, — ворчал он. — Все это Кир передал для меня. Надеюсь, ты убил их?»
«С превеликим удовольствием», — ответил я, поднимаясь.
Взяв шкатулку с прахом, я застыл в ожидании дальнейших приказаний повелителя, готовый в любой момент прийти на помощь. Он вложил мне в руки несколько мешков из мягкой ткани, которые я принес вместе со шкатулкой. Похоже, в мешках лежали драгоценные украшения — так, во всяком случае, мне показалось на ощупь.
Зурван отпихнул в сторону одеяло.
К моему изумлению, одеяло взмыло вверх и полетело, а потом, извиваясь и хлопая на ветру, исчезло за стеной.
«Какой-нибудь нищий найдет его и воспользуется, — сказал Зурван. — Когда избавляешься от ненужного, всегда помни о тех, кто беден и голоден».
«Тебя действительно заботит участь бедных и голодных?» — спросил я, проходя следом за ним в большую комнату, освещенную масляными лампами.
Только тогда я увидел заполненные табличками полки и легкие деревянные стойки со свитками, которым отдавали предпочтение греки. Когда я был там впервые и сидел, скрючившись на стуле, все это находилось за моей спиной.
Я поставил сломанную шкатулку на пол и откинул крышку. Прах был в целости и сохранности.
Зурван первым делом положил таблички и мешки с драгоценностями на стол, сел, опершись на него локтями, и принялся быстро читать документы, иногда отвлекаясь на секунду, чтобы взять виноградину с серебряного блюда. Оторвавшись наконец от чтения, он раскрыл мешки и высыпал целую гору украшений, — как мне показалось, египетских, хотя некоторые были сделаны, несомненно, греческими мастерами, — а потом вернулся к прежнему занятию.
«А, вот! — воскликнул он. — Вот ханаанская табличка с заклинанием, при помощи которого был совершен ритуал. Она разломилась на четыре части, но я с легкостью соберу их воедино».
Так он и сделал: аккуратно сложил все четыре части.
Я вздохнул с облегчением, хотя, признаться, совсем забыл о табличке, тем более что она лежала не в шкатулке с прахом. Табличка была маленькой, довольно толстой, сплошь покрытой мелкой клинописью, и казалась совершенно целой, словно и не разбилась.
Зурван оторвал взгляд от таблички.
«Не стой без дела, — сказал он. — У нас впереди много работы. Достань прах и разложи кости так, чтобы получилась человеческая фигура».
«Ни за что!» — воскликнул я, чувствуя, как меня бросает в жар от гнева.
Жар был настолько сильным, что я буквально засветился, но к счастью, он не растопил мою телесную оболочку.
«Я к ним не притронусь!»
«Ладно, как знаешь. — Он пожал плечами. — Сядь, помолчи и подумай. Постарайся вспомнить все, что сможешь. Напряги свой разум, ведь он принадлежит духу, а не телу».
«Если уничтожить прах, я умру?» — спросил я.
«Я велел тебе думать, а не болтать, — откликнулся Зурван. — Нет, не умрешь. Ты не можешь умереть. Ты что, хочешь превратиться в безмозглого слабого духа, трясущегося на ветру? Ведь ты уже повидал немало таких? Или стать одним из безумных ангелов, скитающихся по полям и безуспешно пытающихся вспомнить священные гимны? Отныне ты принадлежишь этой земле, и советую выбросить из головы все светлые мысли о том, чтобы развеять собственный прах. Прах поддерживает тебя целым. Прах дарует тебе отдых, о котором ты так мечтаешь. Прах хранит силу твоего духа, а она, поверь, тебе еще пригодится. Так что не будь дураком, прислушайся к моим словам и поверь».
«У меня и в мыслях не было спорить с тобой, — заверил я. — Ты уже дочитал табличку?»
«Умолкни!» — приказал он.
Я сердито вздохнул, сел и принялся рассматривать свои ногти. Он были великолепны. Проведя рукой по волосам, я ощутил их густоту и понял, что они тоже прекрасны. Как я чувствовал себя в тот момент? Живым и совершенно здоровым, бодрым и энергичным. Я не ощущал ни голода, ни усталости, ни малейшего дискомфорта… Казалось, я находился в отличной форме. Естественно, на мне были расшитые одежды и бархатные туфли. Я провел по полу ногой — звук доставил мне удовольствие.
Наконец Зурван отложил в сторону табличку.
«Ну что ж, если ты, мой юный призрак, так разборчив, брезглив и труслив, я сделаю работу за тебя».
Он вышел на середину комнаты и высыпал мой прах на пол. Потом отступил, простер руки и, медленно опускаясь на колени, начал тихо, почти шепотом, произносить какие-то персидские заклинания и непонятные фразы… Тут я увидел что-то возле его рук… Не знаю, что именно… Как если бы воздух колебался от жара очага…
К моему великому изумлению, кости сами собой сложились в силуэт человека, подготовленного к погребению. А Зурван тем временем продолжал читать магические слова и жестикулировать, как будто сшивая что-то. Возле него появилась тяжелая бобина с проволокой — не то медной, не то золотой, точно не знаю, — и он раз за разом совершал одно и то же движение, словно нанизывал на эту нить, как бисеринки, части скелета. Он скреплял кости нитью, даже не прикасаясь к ним — ему хватало жестов. Он надолго задержал руки над конечностями из-за множества мелких косточек, потом перешел к ребрам, тазу и наконец решительным движением правой руки растянул позвоночник и соединил с черепом. Теперь скелет оказался прочно сшитым проволочной нитью. При желании его можно было подвесить на крюк и слушать, как стучат друг о друга кости под ветерком.
Я постарался выбросить из головы все воспоминания о котле и невыносимой боли и смотрел на скелет, лежавший на полу, словно в открытой могиле.
Тем временем Зурван быстро прошел в соседнюю комнату и вернулся с двумя мальчиками лет десяти. Я с первого взгляда понял, что они не живые люди, а лишь материализованные духи. Они несли прямоугольную шкатулку, меньшего размера, чем моя, щедро украшенную золотом, серебром и драгоценными камнями, благоухающую ароматом кедра. Зурван открыл шкатулку: внутри оказалось нечто вроде ложа из шелковой ткани. Он велел мальчикам поднять скелет и поместить в шкатулку, придав ему позу ребенка во чреве матери: склонить голову к груди, подтянуть колени к подбородку и сложить вытянутые руки над головой.
Мальчики беспрекословно повиновались. Выполнив все указания Зурвана, они выпрямились и уставились на меня чернильно-черными глазами. Сложенный, как велено, скелет занял всю шкатулку, не осталось ни дюйма свободного пространства.
Зурван повернулся к мальчикам.
«А теперь идите и ждите дальнейших приказаний».
Мальчишки явно не хотели уходить.
«Убирайтесь!» — рявкнул Зурван.
Мальчики со всех ног выскочили вон и тайком подглядывали за мной, спрятавшись за дальней дверью.
Я встал, подошел к шкатулке и заглянул в нее. Внутри она походила на древнюю могилу — вроде тех, что мы порой находим среди холмов. В давние времена люди, прежде чем поместить усопших во чрево Матери-Земли, придавали им именно такую позу.
Зурван сидел, погрузившись в размышления.
«Воск! — наконец воскликнул он. — Вот что мне нужно! Много растопленного воска».
Он встал и повернулся ко мне. Меня вдруг охватил страх.
«В чем дело? — резко спросил он. — Что с тобой?»
В комнате снова появились мальчики. Искоса поглядывая на меня, они внесли большую емкость с расплавленным воском, похожую на огромный чайник. Зурван взял у них емкость и принялся поливать скелет воском. Мягкая белая субстанция мгновенно застывала, скрепляя кости. Завершив работу, маг велел мальчикам унести «чайник» и добавил, что разрешает им остаться в телесной форме и поиграть часок в саду, если они не будут шуметь.
«Они духи?» — спросил я.
«Они этого не знают», — ответил он, по-прежнему не отрывая взгляд от залитых воском костей.
Его явно не интересовал мой вопрос. Он закрыл шкатулку, проверил петли и замок, потом, убедившись в их прочности, снова откинул крышку.
«Со временем, точнее говоря, вскоре, ибо я уже далеко не молод, — заговорил он, — я скопирую все необходимое с ханаанской таблички на другую, серебряную, которая будет всегда лежать здесь. Но и сейчас твой прах в полном порядке и останется таким навечно. Войди в него и вернись обратно».
Стоит ли говорить, что мне не хотелось этого делать. Я испытывал отвращение к праху, все внутри меня взбунтовалось против его приказа. Но Зурван, мой мудрый учитель, ждал, и мне не оставалось ничего, кроме как исполнить повеление. Я почувствовал, что словно растворяюсь, погружаюсь в безмолвную тьму, а потом жаркий вихрь подхватил меня… И я снова обрел плоть и стоял рядом с Зурваном.
«Великолепно! — воскликнул он. — Великолепно. А теперь расскажи мне все, что помнишь о своей жизни».
Его просьба заставила меня сделать одно из самых неприятных открытий в моем посмертном бытии. Я ничего не помнил. Ничего! Сколько бы он ни спрашивал. Я помнил, что боялся котла. Помнил, что жар вызывал во мне страх. Так же как и пчелы, о которых напомнил воск. Я помнил, что видел царя персов Кира и что милость, о которой его просил, нельзя было назвать чрезмерной. Что еще? Очень мало, только самое основное.
Зурван снова и снова требовал, чтобы я напряг память, но все мои попытки оказывались тщетными. Наконец терпение мое иссякло, и я заявил магу, что не понимаю, чего он хочет, и попросил оставить меня.
«Ну-ну, успокойся, — сказал он, похлопывая меня по плечу. — Если не вспомнишь, что происходило с тобой в жизни, не сможешь извлечь пользу из ее уроков».
«А если уроков не было? — откликнулся я. — Что, если в моей жизни не было ничего, кроме лжи и предательства?»
Я хорошо помнил только, как пришел к нему, помнил его слова, как он послал меня к бедуинам и какое наслаждение доставило мне убийство. Я помнил, как вернулся к нему и все, что произошло с того момента. Он задал мне несколько вопросов о подробностях моего путешествия. Спросил, например, что горело в очаге, вокруг которого сидели бедуины, и присутствовали ли там женщины. Я ответил, что горел верблюжий помет и что женщин в палатке не было. Прежде чем ответить на вопрос Зурвана, где все произошло, мне пришлось немного подумать, но, к его удовольствию, я вспомнил, что место это находилось в пятидесяти милях от границы пустыни, расположенной к востоку от Милета.
«Назови имя ныне правящего царя», — продолжал спрашивать Зурван.
«Кир Персидский», — ответил я.
Вопросы следовали один за другим: кто такие лидийцы, мидийцы, ионийцы? Где находятся Афины? Кто такой фараон? В каком городе Кира провозгласили царем мира? И на все я нашел ответы.
Он спрашивал и о вещах, имевших практическое значение: о цветах, о пище, о воздухе, о тепле и жаре. И снова я знал ответы. Как оказалось, память моя сохранила великое множество общих сведений, но ничего о моей собственной жизни. Я подробно рассказал ему о серебре и золоте, и моя осведомленность произвела на него впечатление. Рассмотрев драгоценные камни, присланные Зурвану царем, я отметил их высочайшую ценность и красоту, а потом объяснил, какие из них особенно ценны. Вспомнил я и названия всех цветов в саду. В конце концов я почувствовал, что допрос меня утомил.
И тут случилось неожиданное: я расплакался. Разрыдался, как ребенок. Я никак не мог остановиться, но при этом не испытывал неловкости перед Зурваном. А он молча ждал, и во взгляде его блестящих голубых глаз я видел скорее любопытство, чем жалость.
«Скажи, ты искренне призывал меня всегда помнить о бедных и голодных?» — спросил я.
«Да, — кивнул он. — Я намерен поведать тебе о самом важном из того, что мне ныне известно. И хочу, чтобы ты мог по первому моему требованию повторить все, что сейчас узнаешь. Договорились? Назовем это уроками Зурвана. И после моей смерти, пускай пройдет много времени, ты должен будешь требовать от своих повелителей, чтобы они делились с тобой знанием, пусть оно и окажется сущей глупостью. А глупость ты сумеешь распознать, ибо обладаешь разумом. Ты очень умный дух».
«Согласен, о мой голубоглазый повелитель, — сердито проворчал я. — Поведай же мне все, что тебе известно».
Мой сарказм и оскорбительная насмешка заставили Зурвана нахмуриться. Он сел, закинул ногу на ногу и задумался. Туника подчеркивала сильную худобу мага. Седые волосы доходили до плеч. Однако лицо его было полно жизни.
«Послушай, Азриэль, — наконец заговорил он. — Я могу наказать тебя за неуважение и дерзость. Могу засунуть тебя в котел, которого ты так боишься, и заставить испытать боль и страдания, ибо ты не будешь знать, что он ненастоящий. Поверь, я могу сделать это в любую минуту».
«Если сделаешь это, маг, я выберусь оттуда и оторву тебе руки и ноги», — заявил я.
«Вот это меня и останавливает, — откликнулся он. — Ну что ж, позволь вот что сказать: я ожидаю от тебя благодарности за все, чему сумею научить. Я твой повелитель и стал им по твоему желанию».
«Ну вот, это уже другое дело», — кивнул я.
«Ладно. А теперь слушай, я поделюсь с тобой тем, что знаю, и ты должен запомнить это навсегда. До тех пор, пока ты будешь кипеть от ненависти и жариться в адском пламени гнева, ты не сможешь в полной мере использовать дарованные тебе способности. А значит, будешь попадать во власть других духов и зависеть от милости магов. Гнев путает мысли и сбивает с толку, а ненависть ослепляет. Так-то. Ты сам делаешь себя ущербным, и я хотел бы избавить тебя от этих чувств, но это выше моих сил.
Однако я постараюсь научить тебя кое-чему. Смирись со всем, с чем гнев и ненависть позволят смириться. Самое главное — запомни, что есть только один Бог. Не важно, какое имя он носит: Яхве, Ахурамазда, Зевс или Атон. Не имеет значения, как именно ему поклоняются и служат.
Есть только одна цель в жизни: видеть происходящее и стараться как можно лучше познать сложность мира, его красоту, его тайны и загадки. Чем глубже ты во всем разберешься, чем внимательнее будешь наблюдать, тем полнее будет твое наслаждение жизнью и ощущение внутреннего покоя. Это самое главное. Все остальное не более чем игры и развлечения. Если все, что ты делаешь, не основано на любви и стремлении к познанию, толку не будет.
И еще. Проявляй доброту. Всегда, при любой возможности. Никогда не забывай о тех, кто беден, голоден и несчастен. О тех, кто страдает и нуждается. Главнейшая цель существования на земле, будь ты ангел или дух, мужчина, женщина или ребенок, — помощь другим: бедным, голодным, угнетенным… Самая важная способность — умение облегчить боль и подарить радость. Я бы сказал, что доброта — это чудо, творимое людьми. Доброта присуща исключительно людям и некоторым наиболее совершенным духам.
Теперь о магии. Везде, во всем мире, вне зависимости от того, на чем она основана и как проявляется, магия одинакова. Ее предназначение в том, чтобы управлять призраками и душами живых людей, а также общаться с духами мертвых, которые вечно витают в пространстве. Вот что такое магия. Слова, произносимые на магических обрядах, могут быть разными в Эфесе, Дельфах или на просторах северных степей, но суть их не меняется. Я знаю все, что известно сейчас о магии, однако не прекращаю поиски. Каждое новое заклинание дарит мне неизведанные прежде способности. Но ты должен понять: любая магическая формула помогает мне обрести ту или иную способность, однако не увеличивает мою силу. Могущество мое растет только благодаря пониманию и воле. Магия везде одинакова, и, знаешь ты слова или нет, тебе доступно многое.
В большинстве случаев магами рождаются, однако случается, что некоторые люди становятся ими. Магические формулы помогают им, однако, повторяю, слова не имеют решающего значения. Для Бога все языки одинаковы, он их не различает. Равно как и духи. Слабым магам заклинания приносят больше пользы, чем сильным. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. Ведь ты обладаешь могуществом и можешь творить чудеса без всяких заклинаний. Мы оба убедились в этом сегодня. Так не позволяй никому взять над тобой власть при помощи заклинания. Да, некоторые маги способны на это, но не позволяй одурачить себя словами. Ты должен противиться любой власти, если найдешь в себе силы. Соберись, пробуди волю и произнеси собственное заклинание, ибо заклинаний боятся не только духи, но и люди. Когда будет нужда, пропой песнь силы, песнь могущества, и ты добьешься своего. Перед тобой распахнутся все двери».
Он щелкнул пальцами и, немного помолчав, продолжил:
«И последнее. Ни один человек на земле не знает, что ожидает его за порогом истинной смерти. Духам известно больше: они видят сверкающие лестницы, ведущие на небеса, любуются цветущими деревьями в райском саду, общаются с душами мертвых, видят вспышки Божественного света — поверь, он то и дело вспыхивает, правда, лишь на короткое мгновение. Но и духам не дано знать наверняка, что лежит за гранью истинной смерти. Никому из тех, кто действительно покинул землю и сонм обреченных скитаться над ней духов, не довелось вернуться. Они могут приходить и даже беседовать с нами, однако их нельзя заставить вернуться. Только Бог или сами мертвые решают, появиться здесь или нет. Так что не верь тому, кто станет утверждать, будто ему известно о небесах все. Все, что мы с тобой когда-либо узнаем о высших сферах, о духах или об ангелах, будет связано только с землей, но никак не с царством смерти. Ты понял?»
«Да, — кивнул я. — Кажется, понял. Но почему ты сказал, что цель жизни состоит в любви и стремлении к знаниям? Я имею в виду, почему так сложилось? Почему необходимо провести жизнь в неуклонном следовании этим заветам?»
«Глупый вопрос, — пожал плечами Зурван. — Какая разница, почему так должно быть, — должно, и все. Цель жизни — в любви и стремлении к знаниям. — Он вздохнул. — Давай представим, что отвечаем на этот вопрос кому-то другому… Так почему же необходимо провести жизнь в любви и стремлении к познанию? Грубого, невежественного человека, наверное, удовлетворил бы такой ответ: „Потому что это самый безопасный способ прожить жизнь“. Человеку выдающемуся я бы ответил так: „Такая жизнь принесет славу и награды“. Тому, кто ослеплен себялюбием, я объяснил бы так: „Забота о бедных, голодных и угнетенных, умение думать о других, любовь и знания принесут твоей душе мир и покой в конце жизни“. — Он снова пожал плечами. — А самих угнетенных я утешил бы так: „Ваша боль, ваша мучительная боль утихнет, страдания прекратятся“».
«Понимаю», — кивнул я и улыбнулся, ибо неожиданно испытал удовлетворение.
«Не сомневаюсь, — сказал он. — Уверен, что ты понял».
Я вдруг снова расплакался.
«Неужели нет одного-единственного слова… какого-то девиза?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Очень трудно любить и учиться. Человек может заблуждаться, совершать ужасные ошибки, причинять боль другим. Так неужели нет предупреждающего слова? В древнееврейском есть слово „аль ташет“, что означает „не навреди, не разрушь“».
Меня душили слезы, и я с трудом выдавливал из себя каждое слово, снова и снова повторяя: «Аль ташет… аль ташет… аль ташет…» — последний раз едва слышным шепотом.
Какое-то время Зурван мрачно размышлял.
«Нет, такого слова не существует. Мы не можем распевать „аль ташет“ до тех пор, пока это не станет делать весь мир».
«А настанет ли время, когда весь мир будет петь одну и ту же песню?»
«Этого никто не знает. Ни мидийцы, ни евреи, ни египтяне, ни воины северных земель — никто. Помни, я рассказал тебе все, что мне известно. Остальное — болтовня и слухи. А теперь дай слово, что будешь служить мне, а я дам слово, что, пока я жив, ты не будешь знать боли, ибо это в моей власти».
«Даю слово, — пообещал я. — И благодарю за терпение. Мне кажется, я был добр в своей смертной жизни».
«Так почему же ты плачешь?»
«Потому что не желаю испытывать ненависть и гнев. Я хочу любить и накапливать знания».
«Прекрасно. Ты будешь любить и учиться. А теперь уже ночь. Я стар и очень устал. И хочу почитать перед сном — есть у меня такая привычка. А ты отправляйся в прах и спи, пока я не позову. Не слушай никого, кроме меня. Скорее всего, тебя никто не потревожит, но кто знает, что может прийти в голову демонам — эти злобные и завистливые ангелы способны на все. Откликайся только на мой голос. Потом мы вместе займемся делом. Если тебя все-таки вызовут, разбуди меня. Впрочем, я за тебя не беспокоюсь… С твоей силой я достигну всего, о чем мечтаю в этом мире».
«Всего, о чем мечтаешь? А каковы твои желания? Я не могу…»
«Не волнуйся, сын мой. Речь идет главным образом о книгах, — успокоил меня Зурван. — Богатство нужно мне лишь для того, чтобы создавать вокруг себя красоту. То, что ты видишь, свидетельствует о моем немалом благосостоянии. Однако прежде всего меня интересуют рукописи. Я хочу получать их из всех уголков света — от каменных пещер на севере до египетских городов на юге. И ты поможешь мне. Я научу тебя всему, и к моменту моей смерти ты обретешь достаточную силу, чтобы противостоять повелителям, которые будут ее недостойны. А теперь отправляйся в прах».
«Я люблю тебя, повелитель», — сказал я.
«Ладно, ладно, — отмахнулся он. — Я тоже полюблю тебя со временем. Настанет день, и ты будешь свидетелем моей смерти».
«Ты любишь меня? Я имею в виду именно меня… Меня ты любишь?»
«Люблю, люблю, мой юный сердитый дух. Именно тебя. Ты больше ни о чем не хочешь спросить, прежде чем я отправлю тебя спать?»
«А должен? О чем?»
«О ханаанской табличке, с помощью которой тебя сделали тем, что ты есть. Ты ни разу не поинтересовался, что там написано, не попросил меня прочесть тебе или разрешить прочесть самому. Ты ведь умеешь читать?»
«Да, умею, на многих языках. Но я не желаю ее видеть. Никогда».
«Что ж, понимаю. Иди-ка обними меня и поцелуй — в губы, как делают персы, и в обе щеки, как принято у греков. И не появляйся, пока я тебя не призову».
Тепло его тела доставило мне неизъяснимое удовольствие. Я потерся лбом о его щеку и, чувствуя себя почти счастливым, усилием воли возвратился в прах и погрузился во тьму.
 | Энн Райс. Слуга праха |