Александр Кременецкий - не только известный ученый, доктор наук, директор Института минералогии, геохимии и кристаллохимии редких элементов. Это человек с чутким сердцем, с чувством времени, истории и Родины. В разные годы он брался за перо, и в результате получилась добрая и светлая книга. О друзьях и близких, о путешествиях и встречах с интересными людьми, об академическом мире и истории научных открытий.
Рассказ из сборника:
Севастополь
Он подошел к окну. Солнце еще не поднялось, но было уже светло. Рядом на соседском балконе толстым черным силуэтом спал голубь. Внизу у подъезда бегала хромая белая собака. Было тепло и тихо. Он сел на табуретку, уткнулся подбородком в подоконник и стал думать: «Как-никак, а Игорь — молодец! Надо же, специально прилетел, чтобы найти могилу деда... говорит, что лет двадцать назад его отец со своим младшим братом тоже здесь были. Их тогда кто-то из знакомых возил на эту могилу. Отец даже чертеж нарисовал: 5-й километр шоссе Севастополь — Балаклава. По правую руку обелиск со звездой, под ним несколько квадратиков, тот, что ближе к краю, — могила деда. Надо бы позвонить Вадиму, моему племяннику. Он родился и вырос здесь. Хорошо знает Севастополь.»
* * *
Войну он не знал. Был тогда слишком мал, да и жил далеко отсюда — в эвакуации. В 1944 году сразу после освобождения Севастополя они с мамой вернулись к отцу. Мама потом часто рассказывала, что на месте когда-то южного красавца-города были сплошные развалины. Уцелели один или два дома, в одном из которых теперь картинная галерея.
Отец мало говорил о войне. Он воевал на крейсере «Красный Кавказ» и как-то, когда речь зашла о трусости, рассказал историю об одном офицере, который каждый раз при налетах на корабль «мессеров» прятался в своей каюте под стол.
Он тогда спросил отца:
— А тебе было страшно?
— По-разному.
— Как это?
— Ну если бой идет или вахту несешь, то бояться некогда. Война — это ведь работа. А когда отбой и тишина, то чушь всякая в голову лезет и беспокойство какое-то неясное.
Много позже, когда севастопольцы отмечали очередной День Победы, на одной из городских фотовитрин он увидел поразившие его снимки. На одном из них вся дуга Херсонесской бухты была сплошь забита тесно плавающими в море трупами немецких солдат. На другом снимке был тот же берег, а на нем высокие стопки сложенных друг на друга немецких касок. Он попробовал пересчитать — получилось несколько тысяч. «Понимаешь, — сказал тогда ему отец, — был приказ, негласный. в плен фрицев не брать».
Еще он помнил, как однажды, возвращаясь из школы, а дорога шла через глубокую балку между Малаховым курганом и Воронцовой горой, он увидел чуть в стороне, на всегда пустом склоне несколько мужчин и женщин. Он протиснулся между ними и оцепенел. На земле сидел пацан. Обеими руками тот держал вылезшие из-под его рубахи кишки и с удивлением смотрел на них. «Граната, — сказал кто-то из взрослых, — его нельзя трогать.»
* * *
Между тем внизу из подъезда во двор выползла жирная тетка с громадным тазом белья. Таз она поставила на землю, достала туго скрученный белый ком, развернула его, пару раз встряхнула и повесила на длинную провислую веревку. Чуть сбоку, у другого подъезда, пожилая пара разложила на траве разноцветные коврики. Они поочередно брали коврики за края и, отворачивая голову, трясли их. Отсюда, с пятого этажа, хорошо было видно, как пыль, словно на батуте, подпрыгивала короткими белыми облачками вверх и тут же оседала обратно на коврик. Мужчину это никак не волновало. Он стоял, как телеграфный столб, лениво подчиняясь командам супруги. Женщина же, напротив, после каждого «встряха» делала шаг в сторону.
Он тепло улыбнулся — вот так же много лет назад он, еще пацаном, тоже помогал своей маме трясти половики. Он, точь-в-точь как и этот мужик, стоял каменным изваянием, да еще при этом частенько край половика ронял на землю. Мама всегда громко сердилась: «Ну откуда ты у нас такой?..»
Наконец горизонт над домами последний раз напрягся и брызнул ослепительно белыми лучами солнца. Он хотел было вернуться в спальню, но увидел внизу собаку, похожую на лайку. Чуть сзади нее в тренировочном костюме важно вышагивал хозяин. «Хороша, сучара!» — отметил он про себя и, не удержавшись, пару раз свистнул. Собака не сразу услышала звук, а когда услышала, стала озираться, но не вверх, где он сидел у окна, а по сторонам.
— Кому вы свистите? — услышал он голос Игоря.
— Да вот собаку от хозяина привораживаю.
— Ну и как?
— Без проку... Не чует она меня... Да, кстати, надо бы племяннику моему позвонить. Он обещал нам помочь.
* * *
Через час они подъехали к городскому кладбищу на 5-м километре Балаклавского шоссе. Чуть раньше, по дороге сюда, они заехали на рынок, купили там несколько густо-красных гвоздик на длинных мокрых стеблях и теперь втроем медленно шли по центральной аллее к «Почетке» — месту захоронения заслуженных граждан города: защитников Севастополя и флотских офицеров, трагически погибших после войны. В центре «Почетки» — высокий каменный обелиск. Рядом с ним на П-образной белой стене узкие, как орденские планки на кителе, таблички: «Герой Советского Союза, капитан 1-го ранга.», «Герой Советского Союза.», «Герой.». Двадцать таких табличек, а вокруг, сколько может видеть глаз, железные ограды, мраморные плиты и деревянные кресты.
Они постояли у обелиска и вернулись к входу на кладбище. Там в небольшом синего цвета домике с надписью «Администрация» сидели молодые парни, именуемые в народе «качками». Все в черных майках, почти все наголо бриты. У кого-то на лице шрамы, у кого-то — татуировка на плечах.
— Мужики, — обратился к ним Игорь, — у нас проблема. Я ищу могилу своего деда. Он погиб здесь в 1944-м и похоронен где-то на 5-м километре, рядом с обелиском.
— Герой?
— Нет.
— Фамилия?
— Спиридонов.
— Спиридонов? Что-то не припомню, — задумался главный «качок», — здесь у нас таких точно нет. Это новое кладбище. Искать надо вокруг, где другие обелиски... Их тут после войны много разных осталось.
«Качки» посовещались между собой и решили, что начать надо с Нагорной высоты: «Там братская могила с фамилиями».
* * *
— А кем был твой дед до войны?
— Учителем.
— В школе?
— Да. Он и его жена, моя бабушка, жили тогда под Оренбургом и вместе работали в сельской школе. Дед был там еще и директором. Когда началась война, ему назначили бронь. Он несколько раз просился на фронт, но всякий раз получал отказ. В 1943 году дед уволился из школы и снова пришел в военкомат.
— И что?
— Его взяли. По-скорому обучили связи и с пополнением отправили в Крым отбивать у немцев Севастополь. В мае 1944 года дед погиб.
— Как?
— Он тянул связь и подорвался на мине.
— А бабушка?
— Она долго еще работала в той же школе. Вырастила своих сыновей, моего отца и его брата. Замуж больше не вышла.
— Что еще знаешь про деда?
— Пожалуй, ничего. Ему ведь тогда тридцать едва исполнилось.
* * *
Теперь они ехали вверх. Сначала по узкой петлявой шоссейке, а ближе к вершине — по шершавому каменистому грейдеру. Одинокая белая пирамида стояла на самой высокой точке абсолютно голого холма. Ни камня, ни кустика, за которыми можно было бы укрыться.
«Как же они здесь воевали? — подумал он. — Без укреплений, без воды.»
Он прикрыл глаза. Затем мысленно снял с себя бушлат, лег на короткую желтую траву, положил рядом бескозырку и прижал к щеке приклад винтовки.
* * *
Такое уже было с ним раньше. Тогда он с геологами работал на побережье Баренцева моря в районе бухты Лина-хамари. Как-то на своем видавшем виды ГАЗ-51 они ехали в сторону полуострова Рыбачий. На одном из поворотов машина уткнулась в глубокую размоину, криво вывернула набок передние колеса и забуксовала.
— Все! Хватит! — в который раз запротестовал водитель. — Хотите угробить машину?! Дальше не поеду!
— Прекрати истерику, — сказал он тогда резко, — здесь ничего не изменилось. Эта та же дорога, по которой в 1941-м на таких же грузовиках ехали такие же, как и мы, парни. защищать Рыбачий и Мурманск.
— Ладно, — смирился водитель, — попробую еще...
На спуске к Рыбачьему, слева от дороги, на невысоком постаменте стоял выкрашенный в бронзовую краску матрос. В левой, прижатой к груди руке он держал бескозырку, а в правой — автомат. Ниже на металлической пластине было написано: «В 1941-1945 гг. здесь в течение 1047 дней матросы Балтийского флота держали оборону.» Рядом на земле и на краях постамента лежали разного калибра гильзы и ржавые ребристые осколки мин. Ими же была густо усеяна узкая полоска каменистого берега моря. И опять никаких укреплений. только горки наспех наваленных камней вдоль береговой линии, на которой 1047 дней и 1047 ночей держали оборону наши. Сзади — холодное Баренцево море. Это о нем потом пели: «.А волны и стонут, и плачут, и бьются о борт корабля. растаял в далеком тумане Рыбачий.» Впереди, метрах в пятистах, фронт немцев. Здесь, в приграничной с Норвегией зоне, и сегодня сохранилось все, как тогда: высокие, в человеческий рост, мотки колючей проволоки, дзоты, капониры. Отсюда, из-за этих укреплений, немцы обстреливали наш берег из минометов.
Увидев все это, он ясно представил себя одиноко лежащим тогда на этом берегу за горкой камней. Представил и сразу же почувствовал страх. липкий животный страх. Но стоило ему взять в руки винтовку, клацнуть затвором и услышать справа и слева от себя голоса «братишек», по всему его телу тотчас разлилось тепло. Нет-нет, совсем даже не тепло, а что-то очень горячее и сладкое, от чего всегда становится легко и смело.
* * *
Они подошли к обелиску. Правее его, метрах в ста, паслись коровы. Хозяйка в глубоко надвинутом на глаза черном платке сидела поодаль, опираясь на длинную палку. Внизу, как на ладони, Севастополь и Черное море за ним. Они обошли памятник вокруг. На каждой из его четырех сторон черной краской были написаны фамилии мичманов, краснофлотцев, солдат и сержантов. всего около сорока человек. Фамилии Спиридонова среди них не было. На той стороне обелиска, где значились сержанты, они положили гвоздики.
* * *
Оставалось еще одно место. Ближе к полудню среди частных домишек и многоэтажных новостроек, справа от шоссе, на пригорке они увидели квадрат ограды с морскими цепями и якорями. В центре — традиционная белая стела, по краям, справа и слева, две братские могилы и пара рядов одинаковых бетонных надгробий с именами солдат и матросов, убитых на следующий день после освобождения Севастополя — 10 мая 1944 года. На одном из них в изголовье на мраморной плитке под маленькой звездой было написано: «Старший сержант Спиридонов Иван Михайлович, 1912-1944 гг. Вечная память».
 | Александр Кременецкий. Чука |